у дороги. Отец, проезжая мимо сектора, в котором лежал Слава, всегда сигналил ему, как бы здороваясь и отдавая блатную честь. На внешней стороне памятника семья Славникова заказала его портрет в полный рост. Когда мы проезжали мимо, Слава в вальяжной позе неизменно стоял у дороги и взглядом провожал нас, может быть, он следил за тем, что происходит в покинутом им мире. Фотография с его поминок хранится у меня, она лежит в одной стопке с моими детскими фотографиями и снимками отцовской молодости, его водительскими правами и церковной брошюрой с молитвами Николаю Чудотворцу. На фотографии могила с накрытым столом, на котором несколько бутылок водки, закуска и газировка. Граница между поминальным столом и богато украшенной живыми цветами могилой стерта. Одно перетекает в другое, все, что есть на земле, – это дар покойному, знак того, что его помнят и почитают. По обе стороны от черного камня с портретом погибшего авторитета стоят шестеро приближенных к нему в иерархии мужчин. Они стоят не загораживая его, а, наоборот, аккуратно склонились к выбитой на камне фотографии. Они стоят так, как если бы позировали рядом с живым уважаемым человеком. Один из них в руке держит солнечные очки, он снял их, чтобы на фото было видно его скорбящее и полное решимости лицо.
Я видела Славу живым. Отец взял меня на одну из сходок, когда мама уехала на учебную сессию в Братск. Во двор гаража привезли несколько столов, которые выставили буквой «П», тут же на газоне стоял мангал. Похоже, был чей-то день рождения. Весь праздник Слава сидел во главе стола. Он курил длинные толстые сигареты и вальяжно отгонял мух, садящихся на кусочки лежащего на его пластиковой тарелке шашлыка. Играла музыка, все пили водку. Слава сдержанно выпивал и одобрительно кивал, когда к нему обращались. Он выглядел долговязым стариком с неровным длинным носом. Точнее это мне, семилетней, он казался стариком. У него были небольшие коричневые глаза, которые не улыбались, а только моргали. От Славы мне было страшно. Казалось, от его присутствия тяжелеет воздух. Все вокруг было заряжено властью и подчинением. Отец подвел меня к Славе, он повернул голову. Слава наклонил ко мне лицо и улыбнулся одним только ртом. В школу ходишь, мамзель, спросил он. Нет, не хожу, ответила я. В прошлом году не взяли, сказали, что маленькая. Ну ничего, ответил Слава, в учреждение всегда успеешь. Bсе с пониманием дела засмеялись. Он взял со стола кусок сладкого пирога и дал мне. Я приняла и отошла. Пирог мне есть совсем не хотелось, но его дал Слава, и я не могла не подчиниться. Сев на скамеечку у мангала, я съела его всухомятку.
На другой фотографии мужчины – среди них и мой отец – в черном позируют уже в более расслабленной обстановке и расширенным составом. Все они собрались для фото на фоне ворот отцовского гаража. Пара десятков бритых голов выделяются из черного пятна. Если всмотреться, можно разобрать, что кто-то из них присел на корточки, чтобы попасть в кадр, кто-то встал сзади, а кто-то пригнулся. Но если смотреть на снимок в расфокусе, становится видно, что все они образуют одно братское тело. Все они щурятся на ярком солнце, некоторые улыбаются, через пять минут закончатся поминки и трезвые, в том числе мой отец, повезут подвыпивших братков по домам. Эту фотографию сделала восьмилетняя я, когда мне дали фотоаппарат, чтобы все члены группировки могли попасть на него. Скорее всего, на той пленке было много неудачных кадров и отец, когда печатал эти снимки, долго отсматривал проявленную пленку с помощью специального увеличителя в магазине «Горизонт». Он заказал по пятнадцать дубликатов каждой фотографии и раздал их братве. Фото были сделаны на маленькую полуавтоматическую мыльницу Samsung цвета «брызги шампанского».
На обеих фотографиях есть отцовский друг, все его звали Седым. Он и правда был седым, a когда улыбался, разомкнутые губы обнажали его золотые коронки. Весь рот у него был золотой. Седого звали Сергеем, a я называла его дядей Сережей. Дядя Сережа носил меня под мышкой, доставал из кармана конфеты, а когда отец был занят, забирал меня из сада. У него была белая Toyota Camry с серо-голубым салоном. На поминках Славы дядя Сережа сделал мне бутерброд со шпротами и налил «Тархун» в пластиковый стаканчик. На ухо он мне сказал, чтобы, если я захочу еще, попросила его. Когда он наклонился ко мне, я почувствовала, как от него пахнет смесью одеколона, сигарет и пряного мужского пота. Я рассмотрела его пористую кожу, за лето она потемнела, и под едва наметившейся щетиной на щеке была видна глубокая рытвина. Вблизи его волосы оказались не такими уж и седыми, седина была частой, но не захватила всю голову. На плече его выглаженной рубашки с желтой вышитой каймой на воротнике-стойке повисли несколько выцветших сосновых игл. Тяжелой рукой с большой золотой печаткой на среднем пальце он погладил меня по голове. Бутерброд я съела, сидя на скамейке у соседней могилы. От жары «Тархун», который я пила медленно, стал еще слаще. Мне хотелось обычной минералки, но, несмотря на то что дядя Сережа сказал, что я могу к нему обратиться, мне было неудобно лезть в их взрослые разговоры у могилы Славы. Судя по тому, что дядя Сережа на фотографии стоит по правую руку от изображения Славы, он был вторым лицом в их группировке. Я все думаю, был ли он убийцей, ласковый дядя Сережа. Все люди на фотографиях были ворами, убийцами, вымогателями и насильниками. Они были жестокими людьми. В середине нулевых Седого убили в тюрьме.
О судьбах тех мужчин с фотографии я ничего не знаю. Но, размышляя об отце, могу предположить, что жили они не долго, а если живут и сейчас, их настоящая жизнь осталась там, в жарком июльском дне. Солнце тянулось сквозь сосновые и березовые ветки. Пахло теплой колбасой, жиром, водкой и вялыми розами. На черных шелковых рубашках, расстегнутых на груди, выступили темные пятна пота. Звук тихого почтительного разговора вливается в шум леса. Кто-то тихо посмеивается в кулак, вспоминают, как познакомились со Славой. Отец принес из машины белую канистру; из полиэтиленового пакета в черно-белую полосу с силуэтом женщины в шляпе достали свежее полотенце. Мужчины моют руки между могилами. Струйка побежала и захватила хвоинки, лом березового листа и жаркую пыль.
Кто-то поговаривал, что Славу убили свои. Сыпалась не только его группировка, переустраивался мир вообще. Это был самый конец девяностых, вот-вот к власти должен был прийти Путин. Бандиты, зарабатывавшие на
