выслушивал рассказы о жизни жертвы. Большинство из опрошенных мужчин имели те или иные отношения с ней, кто-то сам рассказывал о них, кто-то признавался неохотно. Но никто из опрошенных не сказал, что был с Линдой в последние часы ее жизни. Они видели ее в баре, говорили, что в субботу она засиделась допоздна, но не помнили, ни во сколько она ушла, ни с кем.
После опроса постояльцев «Дикого медведя», который не всегда шел гладко, команда собралась у входа.
— Ну что, кто-то завладел ценными сведениями? Удалось что-то узнать?
— У меня пусто, не считая десятка предложений хорошо провести ночь, — ответила Агнес и усмехнулась сама себе. — Никто толком не знал, чем она занималась, с кем встречалась, чем жила. Она была невидимка, просто одна из многих, с кем можно расслабиться. Удручающая жизнь, скажу я вам.
— У меня и того меньше, — пробубнил Роберт. — Никаких предложений. — Он обменялся с Агнес улыбкой.
— Может, кто-то привлек ваше внимание? Кто-то подозрительный?
— Ален, ты их видел? Они все подозрительные. — Агнес хохотнула.
— Понятно. Тогда до завтра, — буркнул Расмус и направился к своему старому, но верному автомобилю.
— Спасибо, коллеги, за проделанную работу, — театрально сказала Агнес сама себе, изображая Расмуса. — А сейчас — отдыхать.
На что Расмус, не оборачиваясь, отсалютовал, сел в машину, бибикнул на прощание и уехал.
Домой Ален приехал не столько уставший, сколько рассерженный отсутствием результата. Он оглядел свою просторную квартиру, обставленную практичной неброской мебелью. Пустые стены светло-серого цвета, ни картин, ни фотографий. Такие же пустые полки серванта, пустая поверхность комода, на которой он иногда оставлял солнцезащитные очки или пачку сигарет. Всё сегодня казалось ему безжизненным и нелепым. Иногда в такие же одинокие ночи он садился за барную стойку на кухне со стаканом холодного пива и, созерцая эти безликие стены, думал о жизни. Его квартира, как и его жизнь, напоминала необжитый, холодный, никому не принадлежащий гостиничный номер. Есть и ремонт, и практичная новая мебель, только вот души не хватает, чего-то личного. Ален налил себе виски, достал из морозилки несколько ледяных камней, кинул их в бокал и включил телевизор. Но мысли понеслись в совершенно ином направлении.
«Интересно, чем сейчас занята Иллая? Есть ли у нее тот, с кем она проводит вечера и ночи? — думал он, делая очередной глоток прохладно-обжигающего напитка. — Наверное, она не страдает от одиночества. Такая хрупкая, но при этом сильная. Красивая, другая. Даже имя — Иллая — мягкое, звучное, словно журчание ручья, бегущего по кромке дикого леса. — Его губы безмолвно произнесли ее имя. — Она ведь намекнула мне, что не против еще одной встречи, причем не по работе. Разве не так? А может, это только из вежливости? Нет, в ее взгляде и манере было что-то игривое, озорное».
Он мягко улыбнулся своим мыслям, одним глотком допил виски, сполоснул бокал и отправился в душ смывать сегодняшний день.
Глава 10
На отшибе
На следующий день после событий той ночи меня охватило отчаяние, единственным выходом оказались затяжные прогулки по лесу. Оставаться в одном доме с отцом было невыносимо. И в какой-то день мне повстречался новый друг, который влюбил меня в себя. Ты удивишься, но им стал старый пластмассовый солдатик без правой руки, выброшенный на обочину. Так же, как и я. Мне кажется, он скрасил в те дни мое безграничное одиночество и спас меня от реальности.
Где-то через неделю, а может, и того меньше, сестра вернулась домой, чем очень огорчила отца. Он-то ждал возвращения только своей жены, которая все еще оставалась в больнице. Зато возвращение Си безмерно осчастливило меня. Моя радость не знала границ, мне хотелось поведать ей все, что случилось за эти дни, познакомить ее с найденным другом, угостить запасами, которые удалось найти и спрятать. Но сестра изменилась. Меня не отталкивали грубые стежки на ее лице и теле, но меня дико пугали ее грустные поблекшие глаза и новая улыбка, в которой больше не было ни энергии, ни радости. В ее чертах застыла бесконечная печаль.
«Ты чего, Си?», «Си, посмотри сюда», «Си, смотри, кто у меня есть! Хочешь, подарю?»
Но она молчала, склоняла голову или отворачивалась, а по щекам тонкими блестящими полосками бежали слезы, то вдоль, а то поперек красных штопаных линий. Ее верхняя губа была сильно рассечена той ночью, и даже когда порез зашили, было понятно, что ее улыбка навсегда потеряла свою симметрию и прежнюю красоту.
Она плакала каждую ночь. Каждую ночь в нашей маленькой комнате был слышен вой ее души, постоянный скрежет железных засовов, которыми ее сковало событие той ночи. В одну из таких тоскливых ночей она повернулась ко мне, обняла крепко-крепко, как раньше, и наконец уснула. Утром она сидела на краю кровати и смотрела в окно.
— Си, ты чего так рано? Солнце только взошло.
— Я теперь такая на всю жизнь, — тихо прошептала она.
— Какая?
— Уродливая.
— Перестань, Си. Ты есть ты. Шрам заживет, посмотри на мою руку, помнишь, у меня был жу-у-у-ткий порез. — Она нежно погладила меня по руке, не отрывая взгляда от окна. — Ну помнишь мой самый лучший прыжок в реку? Там оказалась какая-то железка, и мне казалось, что руку придется отрезать, а кровь все текла и текла и было о-о-очень больно. А ты меня успокаивала и оторвала кусок от желтой юбки и замотала мою руку? Ну помнишь?
— Помню, — тихо сказала она и чуть улыбнулась.
— Ну вот, а сейчас, смотри, только полоска осталась. Если не загорать, так ее вообще не видно. Она уже не болит, совсем не болит, я ее даже не замечаю. У нас будут одинаковые полоски по телу. У меня на руке, а у тебя — на губе. А хочешь, я сделаю себе полоску на щеке? Хочешь, Си?
— Нет, малыш, не хочу. — Ее пальцы коснулись моей щеки.
— Порезы скоро заживут, не бойся.
— Не заживут, малыш. Врачи сказали, что мне может помочь только пластическая операция.
— Какая операция?
Она хмыкнула.
— Ну давай сделаем тебе эту операцию.
Она только помотала головой.
— Ты боишься? Болючая эта штука, операция, да? — Мне хотелось, чтобы она перестала грустить.
— Нет, просто я ее никогда не смогу сделать. — Си повернулась ко мне и посмотрела прямо в душу. Тогда мне было не понять ее, возраст не позволял. Но ее загнанный взгляд заставил меня замолчать и больше не задавать вопросов.
Со временем ее раны затянулись, но осталось множество шрамов, которые отец своими действиями и мать своим бездействием
