что парни, а ткни иглой и весь воздух из них вышел. Вот какие теперь богатыри. Потому что пустотелые люди. Без крепкого духа, без земляной натуральной крепости. И образование это современное – никудышнее. Чуя я скорый закат нашего былого величия.
– Как же твои сыновья?
– У них особая система воспитания была в особом космическом городке. Он был моим проектом и моим вложением нешуточным в его реализацию. Лучшие педагоги, умнейшие люди, проверенные кадры. На них до сих пор вся наша космическая махина и держится. Не на этих же заокеанских и прочих дружественных в кавычках партнёрах? Так и мечтающих своими неандертальскими мозгами захватить всю Землю и всю Вселенную для себя, будто она их прокопчённая вонючая пещера из каменного века. Нет всеобщей праведности, всеобщего единения, нет и будущего, Радослав.
– Считаешь, что прошлое всегда лучше настоящего? Что всё идёт только к худшему?
– Нет. Не считаю я так. А даже наоборот. Я вообще противник такой лженауки, как история. Ибо она постоянно переписывалась и фальсифицировалась. Жизнь процесс и человек процесс, текучий и изменчивый. А вот куда его течение задано, как узнаешь? Если русло не нами выкопано? Мы же как капли в вечно бегущей и колоссальной реке, а остановка движения это как старица у реки, – заболачивание, высыхание, конец.
– А сам стремишься к покою…
– Покой не есть синоним смерти. Покой в жизни всё равно течение, но плавное и медленное в отличие от бурного и бешеного, с пеной и брызгами. Созерцание, тишина, раздумья… И уж позволь довершить своё раздумье по поводу истории, коли уж занесло меня в эту колею. К чему постоянно взывать к прошлому? Мусолить бесконечно былые обиды и впихивать в сознание настоящих жителей Земли всю ту информацию о прошлых неустройствах, войнах и ужасах? К тому же, кто не знает, сколько там вранья в этой их всемирной истории? С одной стороны учат, прости ближнему все его прегрешения, забудь нанесённые обиды, а с другой постоянно озвучивают, кто и кому что не додал, кто у кого что украл, кто на кого напал, сколько убили, скольких замучили. Выходит, подспудно сеют вражду. Зачем человеку вообще помнить о том, чего он лично не переживал? Те, отжившие, поколения давно на том берегу реки Стикса. А негативная накачка коллективного сознания никогда не поспособствует тому, чтобы матрица будущего реализовалась в лучшем своём сценарии. Если вызывают призраков прошлого, то они придут в будущее.
– Чего ты разошёлся-то? – не выдержал Радослав.
– А то, что считай это за призыв, выкинуть прошлое, в данном случае наше с тобой совместное прошлое, в вакуум, чтобы развоплотилось. А это лишь общие рассуждения. Позитив человеку нужен, свет и впереди, и позади тоже. Чтобы ему легко было идти вперёд и не оглядываться с ужасом назад, отбиваясь от кровавых призрачных теней. Не надо вскрывать давние могильники, уподобившись упырю, грызущему полуистлевшие кости. Информационная зараза, выпущенная из запечатанных саркофагов, может поразить души живых как древняя чума, что было неоднократно в истории, когда совали нос, куда не следует. Все эти страхи и кошмары, с каким бы назидательным видом они ни подавались как полезная информационная пища для ума есть разновидность духовного гнёта. Всё плохое забыть! А всё хорошее смело бери себе и в дальнейшую дорогу, ибо добро не отягчает никогда. Не сочти за отрыжку пропаганды в учебном корпусе, как я к тому некогда был привычен. Но я всегда так считал, и считаю. Даже при наличии понимания о собственном несовершенстве всегда стремлюсь лишь к добру.
– И к великим деяниям?
– Не до великих деяний мне теперь, Радослав. Но дожить хочу среди красот природы и в благоустроенной тишине. Разве не того же и тебе надо? А ведь на Земле тебе такого уже не дадут. После тюремного срока, если вздумаешь вернуться, дадут такой вот «домик окнами в сад», стоящий у пыльной дороги, ведущей на погост. В точно такой же и вселили заслуженного ветерана космических странствий Семёна Каменобродского. – Кук неожиданно запел с вдохновенной хрипотцой, – «Домик окнами в сад/ Где ждала меня мама/ Где качала ночами мою колыбель/, Домик окнами в сад/ Засыпает упрямо/ Голубая метель/ Золотой листопад/, – после чего протяжно выдохнул, – Ах-ха-ха-ха! – и откинулся на спинку дивана. Закрыл глаза.
Новелла о земной любви стального Кука
– Сентиментален я стал. Слезлив. Старею. Часто предаюсь воспоминаниям. А что ни говори я, хорошо то, что Вега Капустина, девочка моя ярчайшая и мною обиженная когда-то, нашла себе для совместного проживания твоего отца Ростислава Паникина. И ему, бродяге, такая награда как Вега тоже заслуженно досталась.
– Не знал никогда, что Вега имела фамилию Капустина. Она себя называла, да и числилась всюду как Вега Корунд.
– Стеснялась дурочка своей родовой фамилии. Выпросила у меня для себя новую кличку. А я не был против. Пусть скудоумное дитя забавляется. Ей столько пришлось от меня натерпеться, что никакие подарки потом не загладили мою вину. – Он помолчал, но поскольку его распирали нахлынувшие образы из навсегда оставленного мира, то следующая новелла уже не стала откровением.
– Я её видел в то время, как сам вернулся на Землю, но по соображениям сугубо конспиративного порядка себя не выявил. Жил себе да жил, тихий ветеран космических странствий, никому не интересный. Сижу как-то у фонтана в центре столичном, любуюсь на красоты родные и неописуемые. И вижу её сквозь прозрачную стену из фонтанных струй. Сидит, пригорюнилась.
Не узнал я её, а учуял так остро и больно, что дыхание спёрло. Я её лишь поначалу и увидел с длинными волосами, как она возникла в Академии, а потом всегда стриженую. Какой-то завистник взял и нашептал, ты с таким помелом, дескать, шефа своего раздражаешь. Вот он и не отстаёт от тебя, гоняет как кобылу ездовую до семи потов, а к другим-то не придирается, если заметила. А я всего лишь подтянуть её хотел по научным дисциплинам, не тянула она высокую науку, а я боялся, что её вышвырнут из-за того, что она по умственному развитию не дотягивает до уровня прочих учащихся в космической Академии. Как попала, тут дело в случайности, скорее. Как высыпали их всех из космического детского городка, вроде как горошины из корзины, а вы там уж разбирайтесь, кто годен, кто нет. Так всегда и было. Но отвлёкся я.
Смотрю я на неё, сидя у того фонтана, а она, длинноволосая моя Лоролея…
– Почему Лоролея?
– А потому, что недобрая она штучка была, хотя и хороша… Завораживала, ума лишала. Да не перебивай! А тут
