мобилизацию. Макс запустил левой рукой огненный снаряд, непростой вариант которого был известен лишь побывавшим на войне офицерам, тем, у кого представления о "правилах войны" претерпели некоторые изменения в сторону от гуманизма. Именно такое заклинание, секрет которого заключаося в полной управляемости до момента контакта с целью, летело в голову Раевского. Тот, не двигаясь, и не пытаясь выставить щит, спокойно смотрел на приближающуюся гибель.
— Юлии, — услышал Максим.
Огненный снаряд ушел вверх буквально за мгновение, до попадания во Владимира. Тот рассмеялся.
— Но, граф, вам все же придется сделать это. Я помогу вам. Смотрите.
Вокруг Раевского заклубилась тьма, и длинной лентой полетела к Максиму, окружая его. "Хоровод страха", понял он, "еще одно оружие доступное только высшим". Защититься от подобного будучи магически слабее, а что он слабее, Максим понял очень хорошо, можно лишь уничтожив источник нападения.
— Подлец, — зарычал Макс, — я не сдамся.
Сознание раздвоилось, вот только что он смотрел как Максим, а вот уже словно со стороны. Видение не желало, или не могло показать ему то, что он тогда чувствовал и какие именно страхи испытывал. Макс наблюдал как он боролся и уступал. Сила страха, насланная Раевским, ломала его. Вот он рухнул на колени, вот стал рвать волосы на голове, вот он воет что-то грозное и жалобное, наконец и в глазах его мелькнула капля безумия. Она увеличивалась, оставляя в глазах все меньше человеческого, и, буквально за мгновения до того, как овладело бы всем Максимом, тот выбросил руку в направлении Владимира и все кончилось.
Тьма истончилась и изчезла. Максим, лихорадочно дыша, ощупывал себя. Чьи-то руки подхватили его, поднимая на ноги. Он практически повис на них, но все же нашел силы устоять на дрожащих ногах.
— Молодец! — Кто-то хлопнул его по плечу. — Все же армейская выучка, есть армейская выучка!
"Раевский", — мелькнула мысль. Макс неуверенно сделал несколько шагов по направлению к ппотивнику. Тот лежал во всем белом, раскинув руки, на лице его отображались покой и, словно некое знание недоступное прочим. У его тела хлопотали секунданты Владимира, но особых дел еи для них, ни для мага-целителя не было. Из груди Раевского торчала рукоять родового ножа Максима.
— Вы понимаете, что полк не может поступиться своей честью?
Полковой командир всем своим видом демонстрировал сочувствие и скрытое презрение, доверие и недоверие, ласку и непреклонность.
— Да. Я понимаю, господин полковник.
— Я не могу быть не на вашей стороне, поручик. Я — ваш полковой командир. А потому не могу позволить себе не верить своему офицеру. Я — на стороне полка. И вашей, как его части. А вы?
— Что — я, господин полковник?
— Вы — на стороне полка?
— Безусловно.
— Тогда…мой юный друг, я с болью в сердце, вынужден буду просить вас покинуть полк, во имя полка. Временно.
— Не понимаю, господин полковник.
— Слухи, юноша, слухи, будь они неладны. Вы знаете что говорят о вашей дуэли?
— Нет, господин полковник.
— То что вы, офицер полка, использовали запрещенные заклинания, что офицер нашего полка победил нечестно, что Раевский даровал вам жизнь, и был убит в спину. Что не имея возможности одолеть честно, вы, уж простите меня великодушно, я не говорю сам, лишь повторяю то, что слышал собственными ушами, одолели бесчестно.
— Но…показания свидетелей! — Максим был в шоке от подобной несправедливости.
— Да, показания. Дело еще в том, что и показания можно прочесть двояко, а при желании, и трояко. Очень вас прошу, голубчик! Подайте рапорт на перевод в армейскую часть, я вам его подпишу, отслужите подальше отсюда несколько лет…а как все успокоится, так и вернетесь. Уверяю вас — полк своих не бросает.
Вновь кабинет отца. Тот выглядел постаревшим лет на десять, но глаза, казалось, горели с еще большей силой и яростью.
— Наш Род в опасности, Максим. И я не вижу хорошего выхода из создавшегося положения. Не вижу.
— Положения? Быть может, вы посвятите меня в это "положение", отец? — Насмешливо попросил Максим. Прошедшая дуэль явственно сделала его словно старше.
— Да, разумеется, — улыбнулся отец, — нам всего лишь грозит императорский суд на тему дворянского достоинства рода. Ну а поскольку Раевские — любимцы государя, то перспектива не представляется радужной.
Кроме того, на нас ополчились все прилипалы, миньоны, подхалимы, все кто просто желают нравиться государю, словом — весь свет практически целиком. Не думал я, что увижу когда-либо подобное! Да еще по вине собственного сына.
— Моей вине?! — Воскликнул Максим. — Отец, вы с ума сошли! Ведь это вы лично приказали мне убить Раевского!
— Молчать, щенок! Страх потерял? Так я напомню!
Максим, опомнившись, замолчал и потупил голову.
— Из-за кого же по твоему? — Продолжал отец. — Да, я приказывал послать вызов на дуэль и победить. Но я не приказывал бить в спину запрещенными… Молчать! — Рявкнул лн, заметив, что Максим хотел что-то возразить. — Мне дела нет как было на самом деле, мне дело есть до того, что говорят. А говорят ужаснейшие вещи! Что не дуэль была там, а убийство! И даже того хуже — казнь! Что будто сын мой не офицер вовсе, что он палач, казнивший благороднейшего Раевского, который даровал ему жизнь! И, несмотря на этот долг, убил его, ревнивец.
Максим молчал. Чувство чудовищной несправедливости душило его. Таким потерянным, таким обманутым, он не чувствовал себя даже когда Юлия предпочла ему другого. Это он еще мог понять. Женщины! Предательство отца, а чувствовал он именно это, поразило его. Отец бывал всяким, гордым, грубым, раздражительным, жестоким, но никогда не был против сына, никогда не смотрел на него с такой ненавистью как на врага, никогда его презрение не было настолько настоящим.
— Ну что же, я сказал, что нет хорошего выхода? Верно, но есть выход плохой. Я еще не так и стар. Вполне могу жениться сам, раз уж наследник не способен, и завести детей. Наследник новый будет у меня, а ты, Максим, не будешь таковым. И знаешь, что, скажу тебе дружочек, раз ты тут вздумал обижаться и мычать — от нормальных мужчин из-под венца не сбегают. И от
