он не мог помочь, и быть немым свидетелем бойни, которую он не мог прекратить, полковник взобрался на вершину, на четверть мили левее; сама «ямка» была оттуда не видна, а клубы черно-красного дыма, вылетавшие из нее, придавали ей сходство с кратером огнедышащего вулкана. В полевой бинокль полковник видел неприятельские пушки и, поскольку это было возможно, следил за результатами стрельбы Кольтера… если только сам Кольтер был еще жив и если это еще он руководил стрельбой. Полковник увидел, что федеральные артиллеристы, не обращая внимания на те пушки, местоположение которых выдавали только выбрасываемые ими клубы дыма, сосредоточили все свое внимание на одной пушке, стоявшей на открытом месте – на лужайке против дома плантатора. Над этим дерзким орудием и вокруг него то и дело разрывались гранаты с небольшими промежутками в несколько секунд. Некоторые снаряды попали в дом, о чем можно было судить по тонкой струе дыма, поднимавшейся над разбитой крышей. Фигуры распростертых на земле убитых людей и лошадей были отчетливо видны.
– Если наши ребята делают такие дела с одной пушкой, каково им выносить стрельбу их двенадцати орудий? – сказал полковник стоявшему поблизости адъютанту. – Спуститесь и передайте командиру орудия, что я поздравляю его с меткостью стрельбы.
Повернувшись к другому офицеру, он прибавил:
– Вы заметили, как неохотно подчинился распоряжению начальства Кольтер?
– Да, сэр, заметил.
– Ну так, пожалуйста, ни слова об этом. Не думаю, чтобы генерал поставил ему это в вину. Интересно, как генерал объяснит себе свое собственное поведение. Чего он хотел? Доставить арьергарду отступающего неприятеля развлечение?
Снизу подходил молодой офицер; он, тяжело дыша, взбирался по крутому подъему. Едва успев отдать честь, он проговорил, с трудом переводя дух:
– Полковник, меня прислал полковник Хармон, сообщить вам, что неприятельские пушки находятся на расстоянии ружейного выстрела от наших позиций и многие из них отчетливо видны с нескольких пунктов занимаемой нами высоты.
Бригадный командир взглянул на офицера совершенно безучастно.
– Это мне известно, – спокойно ответил он.
Молодой офицер был, по-видимому, озадачен.
– Полковник Хармон хотел бы иметь разрешение заставить их замолчать, – пробормотал он.
– Я бы тоже хотел этого, – продолжал тем же тоном полковник. – Передайте мой привет полковнику Хармону и скажите ему, что приказ генерала не открывать стрельбы из ружей остается в силе.
Молодой офицер отдал честь и ушел. Полковник повернулся на каблуках и опять посмотрел на неприятельские пушки.
– Полковник, – сказал адъютант, – не знаю, должен ли я говорить, но тут что-то неладное. Вам известно, кстати, что капитан Кольтер – уроженец Юга?
– Нет! Неужели это правда?
– Я слышал, что этим летом дивизия, которой командовал наш генерал, несколько недель стояла лагерем по соседству с усадьбой капитана Кольтера и…
– Слушайте! – прервал его полковник, поднимая руку. – Вы слышите это?
«Это» – было молчание пушки федералистов. И «это» слышали все: штаб, ординарцы, пехота, расположившаяся позади гребня; все слышали это и с любопытством смотрели в сторону кратера, откуда теперь не поднималось ни одного облака дыма, за исключением редких дымков от разрывавшихся там неприятельских гранат. Затем послышался звук трубы, потом слабый стук колес; минуту спустя канонада возобновилась с удвоенной силой. Подбитая пушка была заменена новой.
– Так вот, – сказал офицер, продолжая прерванный рассказ, – генерал познакомился с семьей Кольтера. И вот тут вышла какая-то история – я не знаю точно, в чем было дело, – с женой Кольтера. Она была сецессионисткой[1], как и все они, за исключением самого Кольтера.
Была жалоба в главный штаб армии, и генерала перевели в эту дивизию. Очень странно, что батарея Кольтера была впоследствии причислена к нашей дивизии.
Полковник встал с камня, на котором они сидели. В глазах его вспыхнуло благородное негодование.
– Слушайте, Моррисон, – сказал он, глядя прямо в лицо своему болтливому штаб-офицеру. – Вы слышали эту историю от порядочного человека или от какого-нибудь сплетника?
– Я не желаю говорить, каким путем узнал это, если это не является необходимым, – ответил офицер, слегка покраснев. – Но я ручаюсь вам головой, что все это в главных чертах верно.
Полковник повернулся к небольшой группе офицеров, стоявших в стороне от них.
– Лейтенант Вильямс! – закричал он.
Один из офицеров отделился от группы и, выступив вперед и отдав честь, произнес:
– Простите, полковник, я думал, что вас известили. Вильямс убит там внизу снарядом. Что прикажете, сэр?
Лейтенант Вильямс был тот самый офицер, которому выпала честь передать командиру батареи поздравление от бригадного командира с меткой стрельбой.
– Идите, – сказал полковник, – и прикажите немедленно убрать орудие. Вперед! Я пойду с вами.
Он пустился почти бегом по склону по направлению к «ямке». Он рисковал сломать себе шею, прыгая по камням и пробираясь сквозь заросли. Его спутники следовали за ним в беспорядке. У подошвы горы они сели на ожидавших их лошадей, поехали крупной рысью, сделали поворот и въехали в «ямку». Зрелище, представившееся их глазам, было ужасно.
Углубление, достаточно широкое для одной пушки, было загромождено обломками по крайней мере четырех орудий. Офицеры увидели, как замолкла последняя подбитая пушка – не хватало людей, чтобы быстро заменить ее новой. Обломки валялись по обе стороны дороги; люди старались очистить место посредине, по которому палила теперь пятая пушка. Что касается людей, то они казались какими-то демонами. Все были обнажены до пояса, их грязная кожа стала черной от пороха и была испещрена кровавыми пятнами; они были без шапок. Их движения, когда они действовали банником, напоминали движения сумасшедших.
Они упирались опухшими плечами и окровавленными руками в колеса орудия, каждый раз, когда оно откатывалось, и подкатывали тяжелую пушку назад на ее место. Команды не было слышно; в этом ужасном хаосе выстрелов, рвущихся снарядов, звенящих осколков и летающих щепок никакой голос не мог бы быть услышан. Офицеры, – если они тут и были, – не отличались от солдат; все работали вместе, пока не умирали, повинуясь взгляду. Прочистив пушку, ее заряжали; зарядив ее, наводили и стреляли. Полковник заметил нечто новое для него в военной практике, нечто страшное и противоестественное: жерло пушки было в крови! Не имея долгое время воды, люди обмакивали губку в кровь своих убитых товарищей, стоявшую тут целыми лужами. Во время работы не было никаких пререканий; обязанности настоящего момента были ясны каждому. Когда один падал, другой, казалось, вырастал из-под земли на месте мертвеца, чтобы пасть в свою очередь.
Вместе с погибшими пушками лежали погибшие люди – около обломков, под ними и наверху; а позади, за дорогой – страшная процессия! – ползли на руках и коленях раненые, которые еще могли двигаться. Полковнику – он из сострадания послал свою свиту правее
