него не вторая жена, а третья? А я – ребёнок от секретного второго брака, то есть она мне – мачеха? Это бы многое объяснило.
Сухо щёлкает замок, и я тащусь по коридору. Когда-то давно родители смотрели ужастик про обгорелого маньяка с ножами на пальцах, а я не спала – пряталась за дверью и подглядывала. И был там особенно страшный момент, когда посреди школьного коридора стояла мёртвая девушка, завёрнутая в полиэтилен, а потом упала, и невидимая сила потащила её по полу. Вот так же я волоку себя на кухню, чтобы попить воды. И, кажется, даже различаю шелест целлофана, который трётся о линолеум.
Нет, я иду ногами. На мне вчерашние грязные джинсы, измятая футболка. Даже с заложенным носом чувствую кислый душок от неё. Значит, не переоделась, так и заснула.
В кухне горит электрический свет. Мерзкий, острый. Ма стоит ко мне спиной, что-то нарезает. Нож бьётся о разделочную досочку с оглушительным дробным стуком. На Ма домашнее платье и шлёпанцы с невысокими каблуками-рюмочками, этот стук – как будто её каблуком в мой левый висок. Берусь за ручку чайника, чтобы налить тёплой воды, но он слишком тяжёлый. Чайник грюкается обратно на плиту, Ма вздрагивает, резко оборачивается и начинает орать:
– Ты что творишь?!. Перепугала до смерти!
– Гр-р-рх, – хриплю я, гортань словно кромсают напильником.
– Прокашляйся, – требует Ма.
Не могу. Одной рукой держусь за шею, второй показываю на чайник.
– Чем от тебя несёт? Гадость! Ты что, пила вчера?!.
– Хр-р-р… – Дай воды, тупая курица!
Ма наконец понимает, что ничего не добьётся и раздражённо хлопает дверцей шкафчика. Достаёт чашку, наливает тёплой воды и протягивает мне.
Тихонько, мелкими глотками, вот так.
– Я заболела, – голос у меня низкий, чужой. – Налей ещё, больно.
Она дёргает головой, словно прогоняет муху, и поджимает губы. Но снова наполняет чашку. Потом трогает мой лоб и отдёргивает руку:
– В постель, – командует Ма. – Быстро!
А потом я сплю. Опускаюсь на дно круглого аквариума и замираю там, чуть шевеля плавниками. Вокруг тёмная вода, плотная, приятная. Иногда через неё пробивается голос Ма, хватает меня и вытаскивает на поверхность. Глотаю таблетки, давлюсь тёплым чаем и снова погружаюсь в тишину. И так раз за разом.
– Давай, просыпайся. Я бульон принесла, слышишь?
С усилием разлепляю один глаз, потом второй. Мягко горит ночник, шторы задёрнуты. Провожу языком по пересохшим губам, будто древесную кору облизываю.
– Во-о-от, молодец. Приподнимись.
Ма помогает, тянет подушку вверх, чтобы я могла опереться на неё спиной.
– Возьми чашку.
Двигаю край одеяла, достаю руку. Она удивительно тонкая и слабая. И вторая такая же. Не руки, а бледные лапки. Но чашку держат.
– Пей. Нет, надо! Хоть половину!
И снова таблетки. Градусник противно холодит подмышку.
– Ну, как? – спрашивает из дверного проёма отец.
– Вроде получше. Только бы не вирус, она же меня заразит, – драматично шепчет Ма. – А я в положении!
– Иди, я тут сам. И посуду помою. Отдохни.
Ма только это и надо.
Отец присаживается на край кровати и грустно качает головой:
– Угораздило же тебя.
– Это да, – хриплю в ответ.
– Очень плохо?
– Нормально.
Он молчит. Я не вижу его лица, только углы и тени. Это из-за ночника. Пауза затягивается, чувствую, что начинаю проваливаться в сон, когда отец вдруг говорит:
– Ты уже знаешь, что у нас с мамой будет ребёнок?
– Угу.
– Что думаешь?
– О чём?
– Об этом. О нас.
Интересно, а вы о чём думали, когда не предохранялись? Точно не обо мне.
– Ничего.
– Совсем? – не отстаёт отец. И снова замолкает, стараясь подобрать верные слова. – Может, тебе неприятно, что так вышло?
Опять за меня цепляются жалкие беззащитные ручонки. Ему очень нужно, чтобы кто-то одобрил, убедил, что всё правильно, что младенцы – это всеобщее счастье. Только я при чём? Хоть сейчас отвяжитесь.
– Я смирилась, – говорю. – Буду спать.
– Да, отдыхай, – подхватывается отец, но не выходит, кладёт что-то на стол. – Я тебе плеер принёс. Хороший. Парень в магазине сказал, что у этого самый чистый звук. И диск при ходьбе не соскакивает. Даже бегать с ним можно. Наушники подобрали удобные. В общем, потом сама посмотришь.
– Дай сейчас.
– А диск?
– Там, на полке. Возьми любой.
Он отворачивается, перебирает пластиковые коробочки, щёлкает одной. Пару минут возится с плеером, потом кладёт его возле моей руки и надевает на голову наушники.
– Хорошо?
Киваю и закрываю глаза. Замечательно.
«Я исполняю танец на цыпочках, который танцуют все девочки», – поёт Настя Полева, и я танцую вместе с ней. Я танцую всю ночь, а утром хочу много еды, чая и на улицу.
22
Джим смеётся. Странно слышать его заразительный громкий смех в моей унылой комнате. Странно и здорово.
Джим позвонил утром, Ма сказала, что я болею и к телефону не подойду. Потом заглянула ко мне. Я смотрела, как она вещает, но не спешила снимать наушники. Ма открывала рот под разухабистое: «Эй, ямщик, поворачивай к чёрту, новой дорогой поедем домой!» Хорошо получилось, лучше тухлых юмористических программ по телику. Жаль, недолго. Музыку пришлось выключить, чтобы узнать о надоедливых звонках и о том, что из дома она меня не выпустит, пока не вылечит до конца. Ну да, конечно.
После обеда Джим позвонил снова, а потом понял, что легче прийти. Могла ли Ма его не впустить? Нет, никаких шансов. Потому что Джим заболтает кого угодно. Она и сама не поняла, как высокий громкий парень оказался в прихожей, быстро расшнуровал берцы и сбросил косуху, будто так и надо. Ма уставилась на портрет Легенды на его балахоне и на ярко-красную надпись «Дурень».
– Кто из вас? – чуть заторможенно спросила она.
– Что? – не понял Джим.
– Дурень. Кто из вас: ты или вот этот на картинке?
– А-а-а! Мы оба, – Джим тряхнул волосами и добил её лучезарной улыбкой.
Он рассказал, что, пока меня не было, наши тусовались на квартирнике у панков. Все, кроме Спринги, которая зачастила к Тим Санычу. Каша бесится, потому что не может понять, что у них за тайны. А она только глаза под лоб заводит и многозначительно усмехается. Бабка Будды познакомилась с Кратким и Эмани, и те заторопились в Москву. Собираются отчаливать на днях. Сам Джим раздобыл умопомрачительную музыку, группа называется «Ленинград». Сплошная нецензурщина, но не гопота какая-нибудь, а реальное веселье. Нет, диска нет, только кассета. И слушать надо по-тихому.
Принесли из кладовки маленький кассетник, зарядили, приникли к колонкам. Так и вышло, что я начала подхихикивать, а Джим хохотать в голос.
– У вас всё нормально? – заглядывает
