в рекламнике. Если повезет, получим место на террасе, будем смотреть на океан, и ты познакомишься с главным специалитетом португальской кухни. Закажем катаплану и белое вино из долины Доуру. Там рядом, кстати, есть дикий пляж…
– …и можно устроить романтические купания? За такой вечер я готов отдать все билеты на финал. Поехали.
На места на террасе никто не претендовал – посетители группировались в центре вокруг огромного экрана, на котором транслировались матчи. Супруги оказались практически одни. Когда меж двух бокалов на белоснежной скатерти возникла сияющая медная сфера, внутри которой дымились лангустины, гребешки, вонголе, кусочки трески и сладкий перец с томатами, Ваня признал, что искусство гастрономии оказалось доступно не только французам.
Солнце медленно падало в океан. На гребнях утихомирившихся волн вспыхивали бордовые искры. Терракотовые дюны дикого пляжа накрыла тишина, глушившая даже звуки прибоя. Марьяна, ступая по песку, пыталась завязать волосы в узел. Вскинув руки к голове, она медленно поворачивалась к затаившему дыхание Ване. «Я верю лишь в тебя, морская Афродита» – шептал он одними глазами. «Ты пленница жизни, подвластная, а я нереида свободная» – так же беззвучно дразнила она. Вода была холодная, но разгоряченные закатом, вином и любовью, они согревались теми невидимыми молниями, которые ударили в них в тот самый первый день, при первом же взгляде друг на друга. Даже в темной воде кожа Марьяны словно светилась изнутри, и Ваня закрывал глаза, губами хватая мокрый воздух и находя губы той, без которой каждая секунда его существования не имела никакого смысла…
Обогнув пляж, влюбленные вышли к дороге. За поворотом светился огнями прибрежный отель, они двинулись искать стоянку такси.
– Для чего и кому пришло в голову устраивать пешеходный переход почти на трассе? – удивлялся Ваня.
– Для таких сумасшедших, как мы, – смеялась Марьяна. – Сотрудникам отеля, наверное, тоже удобно добираться, вот, видишь, автобусная остановка.
– «И нам дана минута встречи безопасной», – процитировал Ваня, увлекая Марьяну за собой.
Большой темный автомобиль вылетел из-за поворота, когда сцена поцелуя Теодоро и Марселы достигла кульминационного момента. Глухой удар и визг тормозов заставили их отпрянуть и выскочить в темноту. Посреди дороги, словно на взлетной полосе, не заглушив двигатель, стоял, кажется, «Мерседес». Через несколько секунд, взревев турбиной, он, набирая обороты, ушел в черноту ночи. На обочине, пробивая темноту силуэтом, лежало тело девушки.
Люди, кони и быки
Еще Наполеон Бонапарт, беседуя со знаменитым актером Тальма, говорил ему, как неестественны трагики в изображении сильных чувств на сцене. «Разве мы поднимаем руки к верху? Принимаем позы? Разве мы испускаем крики?». В критической ситуации первая сигнальная система погружает человека в стихию рефлексов, не позволяя ему отвлекаться на театральные жесты.
Марьяна схватила телефон.
– 112? – спросила сдавленным голосом. Ваня, подтвердив, побежал к краю поворота. Марьяна уже тараторила в трубку на английском.
– Они спрашивают, где мы?
– Скажи, поворот на «Эпик Сана». Это, я так понимаю, – Ваня перебежал к табличке на ограждении, – 4-й километр по дороге на Виламуру.
«Emergency» и полиция приехали почти одновременно.
– Alive? – спросила Марьяна полицейского, когда, включив сирену, «Скорая» умчалась.
– Let's hope! Still breathing, – пожал плечами офицер.
Ваня подошел ближе.
– Он говорит, жаль, что мы не успели заметить номер машины. Я сказала, что все произошло так быстро.
– Я запомнил, – просто сказал Ваня. – Не верлибр же. Подсветка работала хорошо.
Марьяна перевела офицеру. Тот схватил Ваню и потащил к машине, заорал в рацию. Ваня написал на листке буквы и цифры. Помедлив, сказал Марьяне:
– Скажи ему, что вот здесь, где страна, – он показал на круг из звездочек, – мне кажется, была не буква «Р», а другая. Синий фон, здесь действительно плохо видно.
Марьяна перевела.
– Говорит, ничего! Найдут! Очень благодарит. Еще говорит, что даже по лицу видно, какой ты умный. Они завтра привезут тебя в полицейский офис, нужны официальные показания, через аккредитованного русско-португальского переводчика. Ты теперь единственный свидетель. А сейчас предлагают отвезти нас в отель.
Утром завтракали, в одной руке держа вилку, во второй – руку другого. Так же, не разжимая рук, вышли на пляж. Было ветрено, волосы то обволакивали лицо Марьяны, то вздымались над головой ярко-гнедой гривой. Купаться на хотелось, укрылись за песчаными валунами. Марьяна молчала, наклонив голову к сцепленным коленям. Ваня, как всегда, любовался сценой, видя в ней очередную незапечатленную картину.
– Почитай мне что-нибудь, – подняла она голову. Ваня понял.
– На русском или французском?
– На русском.
Тоже усевшись, он обхватил ногами ее бедра, и, поставив подбородок на идеальные круглые колени, слегка задумался:
Всё придет – и хмель, и горечь!
Шелест тьмы. Беспечный сон.
Голоса разгульных сборищ
в светлой комнате с окном.
Клятвы будут и поруки.
Просветлений явь и суть.
Будут запахи и звуки,
не дающие уснуть.
Слёзы будут! И объятья!
Ночи в сладостном бреду.
Будут спрятанные платья —
Там, за тыквами – в саду.
Пересуды. Сплетни. Толки.
Пыль растрепанных страниц.
И – рождественские ёлки
в льдистой корочке ресниц.
Растревоженный метелью
мокрых белых светлячков,
отзовется дробной трелью
стук полночных каблучков.
Всё исполнится намедни…
Лишь останется в руках
старый Золушкин передник,
позабытый впопыхах.
– Хорошо. Не припоминаю. Чьи это? – теплея взглядом, спросила Марьяна.
– Так… один хороший поэт, тоже не вспомню сейчас. – Ваня поднял глаза. – Жизнь продолжается. У нас еще сегодня ария Кармен и куплеты тореадора, я так понимаю. «И цирк бурлит, куда ни глянь. Коррида всех людей волнует»…даже Дояркина. Пошли.
Геннадий Роальдович, не спрашивая разрешения, плюхнулся на первые сиденья, которые Марьяна с Ваней оставили для себя, умудрившись занять оба. Марьяна села на откидное кресло, Ваня поплелся в конец автобуса. Гид принимающей стороны на приличном русском щебетала, что в португальской корриде быков не убивают, что она самая гуманная, что от конных – «кавальеро», и пеших – «фуркадуш» тореадоров требуется безмерная храбрость, отменная ловкость и чрезмерная гибкость.
Гуманность португальской корриды превзошла все ожидания. В совокупности действо представляло собой все тот же футбол, постановку оперы Жоржа Бизе и цирк династии Запашных одновременно. Особую изюминку в происходящее внесли петербургские болельщики, ужасно понравившиеся не только Марьяне с Иваном, но и португальским быкам. На корриду они пришли как на матч, притащив с собой барабан, трубы, пищалки, флаги и – по традиции – запас алкоголя, значительная часть которого
