дотаций оптовикам снизить цепы на основные продукты питания, но цены после кратковременного снижения снова ползли вверх.
С приближением осени, а затем зимы усталость населения от войны сказывалась все сильнее. Буржуазная пресса жаловалась на растущие в обществе апатию, неверие в возможность одержать решительную победу.
«Простые люди, — писала социалистическая «Уиллесден колл», — хотят слушать о мире. Их лица светлеют при одном только упоминании о нем»{104}. Корреспондент «Нейшн» был такого же мнения. «Вдали от Лондона, — отмечал он, — я нашел провинцию усталой от войны… Они (жители провинции. — К. К.) не демонстрируют, они покоряются, но их голос — за мир»{105}.
Как обычно в военные времена, распространялись слухи о неких таинственных, предвещающих скорый мир знамениях.
Все графство Эссекс обошел рассказ об ангелах, несущих свиток, на котором огненными письменами было начертано слово «мир». Они разворачивали этот свиток то над одной старинной церковью, то над другой и исчезали так же таинственно, как появлялись.
Правящие круги попытались противопоставить всеобщей апатии, усталости, росту антивоенных настроений широкую пропагандистскую кампанию, организованную так называемым Национальным комитетом по пропаганде военных целей. Во главе Комитета стоял Ллойд Джордж. Его заместителями являлись Дж. Асквит, А. Бонар Лоу и Дж. Барнс. Комитет возник летом 1917 г., и его создание было «хотя бы отчасти, — как осторожно отмечала 27 июля «Манчестер гардиан», — вызвано русской революцией и новыми идеями о целях войны».
Комитет действовал с размахом: организовал в стране сотни местных комитетов, выпускал брошюры, памфлеты, листовки, созывал в крупных промышленных центрах, особенно в центрах военного производства, многочисленные митинги, на которых видные члены правительства, министры пытались объяснить рабочим, почему Англия вступила в войну и, главное, почему ей необходимо войну продолжать{106}. Конечно, они на все лады доказывали, что цели Англии в войне отнюдь не империалистические и продиктованы исключительно желанием способствовать «победе справедливости и правды». «Сейчас не время говорить о мире. Сейчас надо говорить об английском могуществе, долге и воле к победе!» — убеждал свою аудиторию на одном из таких митингов Уинстон Черчилль{107}.
Однако собирать рабочих на митинги было нелегко, а ораторам, на них выступавшим, как признавала 26 сентября «Морнинг пост», приходилось «преодолевать господствующее (у аудитории. — К. К.) чувство недоверия». Иногда рабочие пытались сорвать эти шовинистические митинги. Так, в частности, произошло с митингом, созванным в Понтипуле, на котором выступал финансовый секретарь правительства Т. Дж. Макнамара. В другом английском городке У. Врейс, помощник государственного секретаря по внутренним делам, встретился на митинге по вопросу о военных целях с «пацифистской оппозицией» рабочих{108}.
Что же касается выпускаемых комитетом брошюр и памфлетов, то, как признала та же «Морнинг пост», «рабочий люд не читает… литературу этого сорта»{109}.
Антивоенные настроения росли, количество демонстраций в пользу мира все увеличивалось, и в конце октября — начале ноября 1917 г. правящей верхушке лишь после многих треволнений удалось отвести от себя угрозу антивоенной стачки шахтеров Южного Уэльса.
Шахтерский Южный Уэльс английские политические круги считали в 1917 г. «неблагополучным» районом. Здесь были сильны антивоенные настроения, было, как сообщали газеты, много оппозиционно и даже бунтарски настроенной шахтерской молодежи, вспыхивали многочисленные забастовки.
Осенью 1917 г. Федерация шахтеров Южного Уэльса отказалась помочь властям провести набор шахтеров в армию и поставила перед своими членами на референдум вопрос о всеобщей стачке протеста в случае, если набор этот состоится. В недели, предшествовавшие референдуму, власти направили в Южный Уэльс наиболее опытных пропагандистов войны. Туда поехали члены парламента, генералы. Руководство Федерации шахтеров Южного Уэльса отступило и призвало шахтеров голосовать против стачки. Сторонников последней обвиняли в предательстве, измене. В этих условиях более половины шахтеров вовсе не приняли участия в голосовании: из 217 тыс. голосовали лишь 100 тыс., из них 78 тыс. высказались против стачки и лишь 22 тыс. — за нее.
Вопрос о стачке отпал, но до спокойствия в этом районе было далеко. «Уже самый факт голосования по такому вопросу, как набор в армию, является выигрышем для пацифистов. Каков бы ни был для них исход голосования, они будут ободрены», — писала 30 сентября 1917 г., накануне референдума, «Таймс».
И все же, хотя летом и осенью 1917 г. в Англии росло количество забастовок, в которых участвовало по тысяче и даже по нескольку тысяч человек, таких грандиозных выступлений пролетариата, как майская стачка машиностроителей, страна в это время уже не знала. Правящей верхушке удавалось с помощью разного рода мер, в значительной степени либеральных, а также с помощью профсоюзных боссов их предотвращать. Что же касается стремления народных масс к миру, то оно, как справедливо указывал корреспондент «Нейшн», еще не свидетельствовало об их готовности «демонстрировать», т. е. активно бороться за мир. Однако английских буржуа беспокоили не только факты, но и процессы и настроения, подспудно зревшие в умах и душах английского пролетариата, и атмосфера тревоги, порожденная в Англии стачкой машиностроителей, сохранялась и летом, и осенью 1917 г. Поиски методов управления, способных нейтрализовать революционизирующее воздействие «русского примера» и помешать повторению майских событий, продолжались.
Всемерно одобряя уступки, которые Аддисон и Черчилль делали машиностроителям, либералы указывали, что «этого мало», что «нужно сделать больше» и т. п. В статьях и речах, в которых содержались подобные утверждения, встречались указания на то, что «запрет стачек — это ошибка»{110}, ибо он лишает рабочих возможности законно выявить свое недовольство. Стране нужна свобода слова, печати, иначе она «придет к краху»{111}.
Ограничение политических свобод, читаем мы в июльском номере «Квотерли ревю», создает в стране «атмосферу репрессий», а это очень опасно. «Экстремистские доктрины, которые нашли бы мало поддержки в условиях свободной дискуссии, становятся всесильными, когда их загоняют в подполье».
Требования либералов сводились к возможно более полной отмене военных ограничений и запретов. Некоторые либералы открыто указывали на это, говоря, что «ограничения ведут к беспорядкам». «Деспотическое управление на фабриках не способно побудить работать возможно лучше. Оно множит акты мелкой тирании… и в значительной степени ответственно за рабочие волнения», — читаем мы в октябрьском номере «Контемпорари ревю».
В этом, как и в ряде других вопросов, мнения либералов совпадали с мнениями многих лейбористов. Либеральная «Дейли ньюс» предоставила 25 июля на своих страницах место статье лейбориста У. Андерсона, утверждавшего, что Закон о военном производстве не только не успокоил, но даже усилил рабочие волнения. «Свобода и промышленная демократия не могут не приносить свои трудности во время войны, — писал Андерсон. — Но свобода одерживает победу там, где принуждение постигает неудача».
Следует, однако, сказать — подобные требования выдвигались в то время либералами, что называется, «с ленцой». Кризис либеральных идей,
