Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 90
Горькие думы, от которых сжималось сердце баронессы, отравили радость встречи с сыном. Людям положительным, умеющим считать чужие расходы и доходы, быть может, покажется странным, что семья из шести человек жила на годовой доход в три тысячи франков, а между тем сын носил бархатный сюртук, у матери было платье из бархата. Но у Фанни о'Брайен были в Лондоне богатые тетки и прочие родственники, которые время от времени, вместе с весточкой о себе, посылали ей в Бретань дорогие подарки. Сестры ее, вышедшие замуж за состоятельных людей, живо интересовались судьбой Каллиста и подыскивали ему богатую невесту, так как знали, что он столь же прекрасен и благороден, как прекрасна и благородна его мать, их любимица, их изгнанница Фанни.
— Нынче ты еще позже вернулся из Туша, чем вчера, — произнесла наконец баронесса взволнованным голосом.
— Да, маменька, — ответил он.
Этот сухой и краткий ответ омрачил белоснежное чело баронессы, но она сочла благоразумным отложить объяснение до утра. Когда мать испытывает беспокойство, подобное тому, какое охватило в эти минуты баронессу, она дрожит в присутствии сына, она инстинктивно чувствует, что лишается своего детища, что его уводит от нее сила любви, но в то же время она испытывает и радость при мысли, что сын ее счастлив: в сердце матери идет в такие минуты борьба. И хотя из этих испытаний сын выходит мужчиной, взрослеет, мужает, любящей матери всегда тяжело это первое отречение от своей власти: ей во сто крат милее ее дитя слабым и беззащитным. Быть может, именно поэтому матери особенно нежно любят болезненных, незадачливых, некрасивых детей.
— Ты устал, мой мальчик, иди ложись, — произнесла баронесса, с трудом сдерживая слезы.
Когда мать не может уследить за поступками сына, ей кажется, что все погибло, особенно если она обожает свое дитя и горячо любима им. Возможно, всякая другая мать была бы взволнована не меньше, чем баронесса. Двадцать лет безропотных лишений могли пойти прахом. Ее сын, ее дорогой Каллист, это совершенство в образе человека, это чудо разумного, благородного и религиозного воспитания, стоял на краю пропасти, счастье всей ее жизни могла разрушить рука женщины.
На следующий день Каллист спал до полудня, так как баронесса запретила его будить; Мариотта подала завтрак своему любимчику в постель. Строго, как в монастыре, установленные часы завтраков и обедов нарушались только в угоду избалованному Каллисту. Всякий раз, когда требовалось выманить у девицы дю Геник связку ключей, чтобы добыть еды в неурочный час, приходилось вступать с суровой домоправительницей в долгие объяснения, но можно было без труда добиться успеха, сославшись на желание Каллиста. Около часа дня барон, его супруга и девица дю Геник собрались в зале, где они всегда проводили время до обеда, который подавали ровно в три. Баронесса снова взялась за «Котидьен» и начала читать вслух, так как перед обедом старик чувствовал себя несколько бодрее. Когда Фанни уже заканчивала чтение, наверху послышались шаги, она выронила газету и произнесла:
— Каллист, очевидно, сегодня опять обедает у де Туш. Слышите, он одевается!
— Ну и пусть идет, молодому человеку надо развлекаться, — возразила Зефирина и, нащупав свой серебряный свисток, свистнула один раз.
Появилась Мариотта и стала в дверях, ведущих в залу и задрапированных такой же шелковой тканью, как и окна.
— Звали меня, барышня? — спросила она.
— Кавалер не обедает сегодня дома, рыбы не готовить.
— Ведь мы этого наверное еще не знаем, — ответила прекрасная ирландка.
— Вы, кажется, сердитесь, сестрица? Я слышу это по вашему голосу, — сказала слепая.
— Господин Гримон сообщил мне вчера очень серьезные вещи насчет мадемуазель де Туш, да мы и сами видим, что она за год совершенно изменила нашего Каллиста.
— А в чем именно? — осведомился барон.
— Да он теперь читает разные книги.
— Ах, так! Вот почему он забросил охоту и лошадей.
— Она предосудительного поведения и, кроме того, носит мужское имя.
— Это просто кличка, — пояснил старик. — Я тоже во время войны назывался «Ответчик», графа де Фонтэна звали у нас «Большим Жаком», а маркиза де Монторана — «Молодцом». У меня был друг «Фердинанд», тоже не подчинявшийся новой власти. Право, славное было времечко! Мы воевали, а в свободное время развлекались, как могли.
Видя, что старик, увлеченный воспоминаниями о былых своих подвигах, позабыл родительскую тревогу, Фанни огорчилась. Внушение священника, сдержанность и скрытность сына лишили ее сна.
— Ну и что тут такого, что кавалер влюбится в мадемуазель де Туш? Беда невелика, — вмешалась Мариотта. — У нее, у негодяйки, тридцать тысяч экю годового дохода, да и собой она еще красивая.
— Что ты говоришь, Мариотта? — воскликнул старик. — Чтобы дю Геник женился на какой-то де Туш! Ведь де Туши не были даже нашими оруженосцами в те времена, когда сами дю Геклены считали за великую честь породниться с нами.
— К тому же эта девушка носит мужское имя, она зовется Камиллом Мопеном, — добавила баронесса.
— Что ж, Мопены старинного рода, — заявил старик. — Они из Нормандии, герб у них пурпурный, трехчастный... (Он помолчал.) Но ведь не может же она быть в одно и то же время и де Туш и Мопен.
— Ее в театре называют Мопен.
— Никогда де Туш не станет комедианткой, — продолжал старик. — Если б я не знал вас, Фанни, я решил бы, что вы, чего доброго, не в себе.
— Ну, она пишет пьесы, книги, — пояснила баронесса.
— Как так «пишет»? — переспросил старик, глядя на жену с таким удивлением, будто она сообщила ему невесть какое чудо. — Я, правда, слышал, что мадемуазель Скюдери[18]и мадам де Севинье[19]что-то писали, и, говорят, это лучшее, что они сделали в своей жизни. Да мало ли какие несуразности творились при дворе Людовика Четырнадцатого!
— Вы нынче в Туше обедаете, сударь? — спросила служанка Каллиста, который в эту минуту показался в дверях.
— Возможно, — коротко ответил тот.
Мариотта не отличалась любопытством, и, кроме того, она была членом семьи; поэтому она вышла из комнаты, не интересуясь продолжением разговора, и не слыхала вопроса, с которым г-жа дю Геник обратилась к Каллисту:
— Значит, ты опять обедаешь в Туше, мой сын? — Баронесса сделала многозначительное ударение на слове «мой». — Но ведь этот дом — непотребное, нехорошее место. Его хозяйка ведет беспутную жизнь, она испортит нам нашего Каллиста. Камилл Мопен дает тебе всякие книги, у нее в жизни было бог весть сколько приключений. И ты все это отлично знаешь сам, скверный мальчик, но ни словом не обмолвился своим старым родителям.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 90
