меня донеслись голоса, и, казалось, что говорил он с Энни. Мысль о том, что Такер обидит её, не выходила из головы и заставляла меня обливаться холодным потом. Боже! Что же делать? Он страшный человек. Одно то, что держал меня взаперти, с цепью на ногах, говорило о многом. Даже моя болезнь его не остановила. Плевал он на то, что я умирал! Думая так, я вовсе не жалел себя. Все мысли были об Энни. Я сознавал, что Волк готов на любую низость и подлость.
Пит поставил еду на стол, и я схватил его за руку:
– Что случилось с Энни? – мой голос дрожал.
– Я не знаю, мне ничего не объяснили.
– Почему ты плакал? – я тряс Пита за плечо, добиваясь ответа.
– Испугался. Энни пришла в порванном платье, а Такер весь в крови, – выдавливал из себя слова Пит.
– Господи, да что же произошло?
– Сказал же, что не знаю ничего, – закричал Пит и убежал.
Тут вошел Такер. Он хромал, бурчал что-то непонятное и держал свечи в окровавленной руке. При тусклом освещении кровоподтёки на лице делали недобрый взгляд Волка зловещим. Но я сразу понял, что злится он не на меня. Такер положил свечи на стол и сказал:
– Вилли, нарисуй меня в полный рост. Может, хоть что-то вылечишь.
– А что случилось? Что-то с Энни?
– Да, с ней, – Такер тяжело опустился на стул. – А ты как-то слишком взволнован. Выглядишь хреново. Уж не сердечные ли тут дела?
– Я люблю её, – вырвалось у меня.
– А она?
– Я не спрашивал… Но мне кажется, она тоже меня любит.
– Понятно… Поражаюсь, как я пропустил. Обычно я такое вижу сразу. Но тут, видно, деньги помешали. Прихожу к тебе и представляю, как ты делаешь меня богатым. Ну да ладно. Сегодня расслабься и рисуй спокойно. Не буду тебя ругать.
– Но как же я могу расслабиться, если так и не знаю, что с Энни?
– Всё обошлось. Мы с Энни – соседи, поэтому я их с Питом и взял на работу. Знакомы уже семь или восемь лет. Энни выросла на моих глазах, и для меня она остается ребенком. Конечно, я понимаю, что она превратилась в девушку, но по мне – она слишком юная и хрупкая. Я люблю женщин в теле. С высокой грудью. Не толстух, но пышечек. Может, поэтому я никогда не видел в Энни женщину. Худой подросток – не более. А тут ко мне пришел Стэн, мой компаньон. Деньги принёс. Мы вложим их в один бизнес. Я был рад деньгам, обнял Стэна, усадил его за стол. Выпили, закусили. Тут появилась Энни, сказала, что ужин готов. Она приносит еду и мне, когда я дома. Увидела, что у меня гость, оставила все на столе и собиралась сразу уйти, но Стэн схватил её за руку и стал… дьявол, добиваться внимания, женской ласки. Сначала он не был груб, поэтому я не встревал. Придурок лишь отпускал пошлые шуточки. Но Энни очень испугалась. Вилли, ты рисуешь меня? По-моему, ты застыл, и кисть не двигается. Ты спишь?
– Да… Нет… Рисую. Что же дальше произошло?
Такер был прав: я еще даже не начал рисовать.
– Он стал задирать ей платье, а мне предложил присоединиться. Сначала я просто говорил: "Оставь девочку в покое", но он делал вид, что не слышит. Зря он предложил мне присоединиться. Это меня ужасно разозлило. Я не псих какой-нибудь, чтобы заниматься сексом с детьми. Черт бы побрал Стэна! Я оттолкнул его от Энни. Уверяю тебя, Вилли, он не сделал ей больно. Не успел. Мне бы раньше надо было его остановить, тогда бы и платье не порвал. Да шут с ним – с платьем. Что уж теперь.
Такер замолчал, а я, подождав несколько секунд, спросил:
– Ну… что дальше произошло?
– Мы сцепились не на шутку. Вот, ты видишь результат. Живописно, да? Стэн дерется не хуже меня. Трудно сказать, чем бы всё это закончилось. Поубивали бы друг-друга. Но Энни, молодец, позвала соседей – братьев Вилсон. Они нас и разняли. Спросили, позвать ли констебля, на что мы ответили: "Нет, нет. Мы уже помирились". Полицию я не боюсь, у меня там друг, но все равно незачем лишний раз связываться с ними. Потом я прогнал Стэна, и мы с Энни пошли сюда. Она очень волновалась, что я весь в крови. Энни – добрая девчонка. Да ты и сам знаешь. Она мне и подсказала, что нужно взять свечи и попросить тебя нарисовать еще один портрет. Ты уж постарайся, ладно?
– Я всегда стараюсь. Честно. Просто, редко что-то получается. Спасибо вам, что вступились за Энни.
– Ерунда. По-другому и быть не могло. Или ты ожидал от меня только грубость?
– Нет, нет. Что вы, – быстро ответил я, подумав: «А чего от тебя ещё ожидать?»
Такер прикрыл глаза и заснул. Прямо на стуле. Я не стал его будить. Просто продолжал писать портрет, пытаясь поймать живописную реку – так я назвал свое состояние, в котором у меня получаются картины, полные волшебства. И еще я ждал ту мелодию, что звучала в прошлый раз, когда я рисовал розу и Сумрака.
И музыка заиграла. Сначала совсем тихо. Я даже подумал, что это немного другая мелодия. Но она заиграла громче, и я все больше и больше узнавал ее. Ту самую, которую уже стал называть «моей». Смешно, я же не композитор, который её написал. Слышал её, наверное, когда-то, просто забыл. У меня нет слуха. Я не пою и ни на чём не играю. Но мою мелодию могу различить. Постепенно запоминаю её всё лучше и лучше. Неспешное начало – словно дождь шепчет мне: "Рисуй. Вилли, рисуй! Я с тобой. Не думай ни о чем плохом, расслабься", а потом не только он, но и звуки музыки – такие же нежные, как этот дождь.“Музыка дождя” – хорошее название для мелодии.
Такер в полный рост появился на холсте уже минут через двадцать – быстрая и чувственная живопись большими мазками. Часов у меня не было, но мне показалось, что Такер проспал два часа по меньшей мере.
– А? Вилли, я заснул?
– Да, но это нормально. Я так много ваших портретов написал, что хорошо знаю что и как. Всё закончил, кажется.
– Дай посмотрю, – он вскочил со стула и тут же закричал: – Вот это да! Братец, да ты чудо сотворил! Ни нога, ни рука больше не болят. Понимаешь? Совершенно не болят! Покажи портрет.
Он стал рассматривать холст. На лице Такера по-прежнему были порезы,
