Известие о том, что Альварес де ла Торре просил руки моей Лауры и получил согласие ее отца, скорее ошеломило меня, чем расстроило. Несомненно, Лаура по праву считалась красавицей; более того, благодаря смешанной крови красота ее была весьма редкой, необычной для наших земель. Но, как я уже упоминал, знатностью ее семья похвалиться не могла. Бернардо Гусман, ее отец, был выходцем из семьи торговца тканями и своим постом городского судьи был обязан исключительно собственным незаурядным способностям. Казалось невероятным, чтобы такой родовитый идальго, как Альварес де ла Торре, решился бы на брак с девушкой столь низкого происхождения. Употребляя здесь слово «низкого», я вовсе не хочу оскорбить мою Лауру. То, что моя любовь происходит из мещанского сословия, нисколько не влияло на мои чувства; более того, я даже радовался этому, потому что Лаура была непосредственней, веселей и проще многих моих знакомых девиц из дворянских семей. Но то, что хорошо для меня, младшего сына обедневшего идальго, вовсе не обязательно было привлекательным в глазах графа де ла Торре. Однако не мог же я в глаза сказать своей любимой: «Извини, дорогая, мне кажется весьма странным, что человек, немногим уступающий знатностью королю Испании, решил взять тебя в жены, — ты ведь всего-навсего дочь городского судьи». Поэтому я ограничился удивленным восклицанием:
— Что?…
Лаура схватила меня за руку и усадила обратно на диван.
— Тише, Диего, ты переполошишь весь дом… Я и сама не знаю, что это на него нашло. Дон Альварес ведь даже не видал меня ни разу — то есть до прошлой недели, когда он вдруг приехал к отцу в сопровождении десятка раззолоченных слуг. А какая у него карета!..
— Значит, тебе его карета приглянулась? — перебил я ее раздраженно.
Лаура засмеялась и быстро поцеловала меня в краешек рта.
— Зато сам он мне ничуть не понравился! Напыщенный, как павлин. Но карета у него и впрямь хороша!
Тут я схватил ее за плечи и опрокинул на подушки. Никому не позволено смеяться над чувствами Диего Гарсии де Алькорон!
— Перестань, Диего! — отбивалась Лаура, больше, конечно, для вида. — Ты все платье мне помнешь, медвежонок!
С этим замечанием я, конечно, не мог не согласиться и тут же избавил платье своей возлюбленной от опасности быть помятым, а ее саму — от платья.
— Что ты делаешь, — шептала Лаура, прижимаясь ко мне своим гибким, жарким от страсти телом, — что ты делаешь, мой глупый медведь, я ведь всего лишь на минуточку забежала к тебе, мне нужно скорее возвращаться к Мартине, у меня будут неприятности… Отец стал таким подозрительным в последнее время, он думает, что у меня есть тайный жених, а теперь, когда дон Альварес посватался ко мне, он следит за каждым моим шагом… Ну что же ты делаешь, Диего, милый, разве так можно поступать с порядочной девушкой, это же ужасный грех, так падре всегда говорит на проповеди… Диего, да, мой любимый, да, только не останавливайся, Диего, ты же не станешь останавливаться, правда?
И еще много чего она мне шептала, но из скромности я не стану доверять эти слова пергаменту. Скажу лишь, что, когда мы наконец оторвались друг от друга, в окно уже светила желтая, как золотой дублон, полная луна.
— Пресвятая Дева Мария, — воскликнула Лаура испуганно, — ведь уже ночь! Что, если отец велел послать за мной к Мартине своих слуг?
— Не волнуйся, любовь моя, — сказал я с уверенностью, которой не чувствовал. — Мартина обязательно что-нибудь придумает. А если твой отец все же захочет наказать тебя, то я готов сам все ему объяснить. Тебе нечего бояться.
В больших синих глазах Лауры отразился испуг.
— Ты что, действительно ничего не понял, Диего? Мой отец согласился выдать меня за дона Альвареса. Не знаю, что должно произойти, чтобы он отступился от своего решения…
Она грациозно вскочила с дивана и принялась натягивать платье.
— Немедленно отвернись! — потребовала она. — Я не могу перечить воле батюшки, но выходить за этого фанфарона тоже не собираюсь. Когда он осыпал меня комплиментами, я ясно дала ему это понять… Помоги затянуть корсет!
Я безропотно исполнил ее приказание, отметив про себя, что процесс развязывания почему-то всегда сложнее, хотя, безусловно, гораздо приятнее. Лаура повертелась перед высоким, в человеческий рост, зеркалом, стоявшим в углу комнаты, осталась довольна и повернулась ко мне:
— Ну что ты стоишь, как соляной столб, Диего? Одевайся! Ты же проводишь меня?
Прекрасные глаза моей возлюбленной на мгновение затуманились.
— Но постой… перед тем как мы расстанемся, я хочу сделать тебе один подарок…
В руках у нее оказалась маленькая ладанка из потертой коричневой кожи.
— Носи это в память обо мне… только обещай, что обязательно будешь носить! — И она, привстав на цыпочки, повесила ладанку мне на шею. — Ой, а что это у тебя на плече?
Поразительные существа — женщины. Я уже два часа был облачен в один лишь костюм Адама, но Лаура обратила внимание на рану только сейчас.
— Пустяки, — отмахнулся я, наклоняясь за рубашкой.
Девушка тут же подбежала ко мне и, ахая, принялась рассматривать полученную в утренней схватке царапину.
— Почему ты ничего не сказал мне, Диего? Ты ранен? Ты дрался на дуэли, да? Из-за какой-то девки?
Перепады настроения моей любимой сделали бы честь переменчивому осеннему морю. Только что она искренне переживала за мою рану, а теперь была готова вцепиться мне в лицо, приревновав к выдуманной сопернице.
— Нет, — неохотно ответил я, — просто утром на меня напали какие-то негодяи. Я их убил, так что беспокоиться уже не о чем…
Но Лауру мой честный ответ нисколько не удовлетворил.
— Что за негодяи? И что им было от тебя нужно? И где они напали на тебя — на дороге?
— Почему на дороге? — удивился я и только тут запоздало вспомнил, что хозяин гостиницы уверял Лауру, будто я скакал к ней весь день и всю ночь. — Ах да, можно и так сказать… в общем, на постоялом дворе.
Про мельницу старика Хорхе я предпочел не упоминать, потому что Лауре вполне могло быть известно про трех дочерей мельника.
— Так это были наемные убийцы? — не отставала любознательная девушка. Одно слово — дочь судьи. — А кто их послал?
— Откуда же я знаю? Я, видишь ли, расправился с ними прежде, чем они успели представиться. Могу лишь предположить, что у меня появился влиятельный и богатый недруг…
И тут Лаура побледнела так, что я даже испугался — не упадет ли она в обморок. Румянец совсем пропал с ее лица, кожа стала белее алебастра, одни только глаза по-прежнему лучились ярко-синим.
— Ох, Диего, — прошептала она, — прости меня, это я во всем виновата…
Я был настолько глуп, что расхохотался в ответ на эти исполненные раскаяния слова:
— Ты? Сердечко мое, так это ты заплатила наемным убийцам, чтобы они зарезали меня во сне? Какое коварство!
