Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 64
Желябужского ждали с раннего утра и сразу же провели к дьяку Семену Заборовскому. Худой, с землистого цвета испитым лицом, дьяк глядел на мир мрачно и сердито. Бросив хмурый взгляд на Марью, дьяк с сомнением качнул головой.
– Молода девка!
– Она моя сестрина. Дочь сестры. Понимает маленько по-ляшски, – объяснил Желябужский.
– Какой сестры? Вы ведь только просватали ее за Волкохищную Собаку?
– Нет, за Собаку просватали младшенькую. Она – дочь старшей, которая за Ванькой Небылицей.
– Добро, что сестрина! Такого дела чужой девке не доверишь. Оно, конечно, с малым дитем посидеть великого ума не надобно. Но ведь имеется боярский наказ, – дьяк развернул столбец, склеенный из нескольких листов бумаги и нараспев прочитал:
– «Буде воруха и воренок учнут говорить промеж собой по-ляшски, по-латынски али на ином каком языке или учнут обмениваться тайными знаками, то проведать доподлинно, что сие значит…»
Федор Желябужский недоуменно хмыкнул, но Заборовский продолжал:
– «…и не замышляют ли они завести какое воровство или смуту, а буде замышляют, то отнюдь сего не дозволять и стараться доискаться, не чинят ли сего по наущению иноземного потентата…»
– Семен! – пытался прервать дьяка Желябужский, но тот только отмахнулся:
– «…а ежели воруха или воренок признают, что подыскивают Московское царство с ведома иноземного потентата, то стараться дознаться, с кем они имели письменные ссылки: с королем литовским али королем свейским…»
– Семен! – еще раз подал голос Федор, и тут только дьяк остановился, недоуменно посмотрел на Желябужского, потом в свиток и, словно стряхивая с себя какое-то наваждение, пробормотал:
– Так писано. Ведаешь, каково от наказа отступать?
– Ведаю, Семен, ведаю, – примирительно сказал Желябужский.
Раньше Заборовский служил дьяком Посольского приказа. Отправили его с посланником, думным дворянином Степаном Ушаковым, к кесарю Матьяшу говорить, чтобы кесарь по примеру предков своих был в братской любви и дружбе с великим государем Михаилом Федоровичем. Кесарь дал ответный лист, но неведомо кому написанный. К тому же толмач донес, что кесарь, принимая посланников, не встал при упоминании имени Михаила Федоровича, а только приложил руку к шляпе.
Посланники оправдывались, что лист приняли без хитрости, хотели как лучше, но по грехам и простоте ошиблись. Бояре оправданий не приняли и говорили Семену Заборовскому: «Степан Ушаков действительно человек служилый и посольских обычаев не знает, а ты, Семен, сидел в Посольском приказе, тебе это дело за обычай. Хотя бы смерть свою там видели, а грамоты без государева имени не должны были брать». Дьяка били батогами и отправили служить в Разбойный приказ. После этого он дал себе твердый зарок своим умом не рассуждать, а исполнять буква в букву, что писано в наказах. Свернув столбец, он мрачно буркнул:
– Ну, пошли, девка.
Они спустились в подземелье. Скользкие каменные ступени вели к потайному колодцу, вырытому на случай долгой осады, а по бокам были устроены темницы. Дьяк коротко объяснил по дороге:
– Воруху скоро возьмут к пытке. Скажи ей, что тебя прислали приглядеть за воренком, а сама примечай, не проговорится ли она… ну как в наказе писано.
Они остановились перед низкой дубовой дверью, обитой позеленевшими медными полосами. Сторожа долго возились с запорами. Дверь чуть приоткрыли, втолкнули внутрь Марью и вновь закрыли на все запоры. Девушка огляделась. В темнице тлела тусклая плошка, едва освещавшая кусок стены и низкого свода. У стены была брошена охапка соломы, на которой смутно угадывалась фигура узницы. Марья поздоровалась:
– День добжий, пани!
Узница, услышав родную речь, быстро обернулась, но тут же, поняв по выговору, что перед ней не полячка, разочарованно протянула:
– Москалиха? Зачем ты здесь? Будешь соглядайничать? Смотри, мне нечего скрывать, ибо кого пан Бог осветит раз, тот будет всегда светел. Солнце не теряет своего блеска потому только, что иногда черные облака его заслоняют.
Марья впервые видела Марину Мнишек – воруху, или люторку-еретицу, как ее называли в Москве. Она была невысокого роста, лицо не отличалось красотой, но увидев ее один раз, нельзя было забыть бледных щек, носа, острого как лезвие ножа, и тонких губ. Но Марью более всего удивило одеяние узницы. Она представляла себе Марину в иноземного покроя платье с высоким кружевным воротом, но полячка была облачена в мужской красный кафтан, перепоясанный лазоревым кушаком. Ее ноги были обуты в высокие мужские сапоги, по верху вышитые травами. К красным каблукам прикреплены звонкие шпоры. В таком виде она провела последние недели на воле. В этом же наряде ее под крепкой стражей привезли в Москву.
Марья, путая польские и русские слова, сказала:
– Пшепрашам, пани! Мне велено смотреть за твоим дитем, когда тебя возьмут к пытке.
Она не знала, как будет пытка по-польски и сказала по-русски, но Мнишек поняла, о чем речь, и сразу же обнаружила, что говорит на русском, только неверно делает ударения.
– К пытке! – воскликнула она. – Чем меня будут пытать? Иглами под ногти? Испанским сапогом?
Брать к пытке не означало пытать. Для начала вора вразумляли. Показывали палаческий инструмент, разводили огонь, клали персты в колодки, не зажимая винтов. И только на следующем допросе, если вор вздумал запираться, его поднимали на дыбе. Обо всем этом знал каждый ребенок, однако Марина Мнишек, похоже, не задумывалась о том, что ей когда-нибудь доведется встретиться с заплечных дел мастерами.
– Разве они дерзнут притронуться ко мне, императрице Московии! Пусть все отняла у меня неблагоприятная фортуна; остались при мне одна справедливость и право на престол, коронацией обеспеченное и удостоверенное двойной присягой от всех сословий жителей Московского государства.
Мнишек помолчала, потом внезапно переменила тон, ласково обратившись к Марье:
– Ты совсем юная! Что ты слышала обо мне? Наверное, ложь, что я польстилась на царский трон? Знаешь, что привело меня, дочь Сандомирского воеводы, в варварскую Московию? Любовь! Ответь, ты любишь кого-нибудь?
Марья отрицательно мотнула головой.
– У тебя все еще впереди. И дай Бог, чтобы избранник твоего сердца был таким же рыцарем, как царевич Димитрий! Вот кто был рожден для славы и подвигов! Он быстрее всех скакал на коне, метче всех стрелял из лука и пищали, ловчее всех бился на саблях. Он не знал страха. Когда он встречал меня, свою невесту, под Москвой в селе Тайнинском, косматый медведь сорвался с цепи. Всех обуял ужас, но только не моего ненаглядного жениха. Он бросился на свирепого зверя и заколол его кинжалом. А какая у меня была роскошная свадьба!
Как всякая женщина, Мнишек была готова с упоением рассказывать о своей свадьбе, а Марья Хлопова, как всякая девица, была готова часами слушать о торжественном венчании. И было о чем рассказать и послушать. По приказу Самозванца от царских палат до Успенского собора расстелили сукна багрецы, а на них бархаты. Посреди собора устроили аналой с поволокою и новое чертожное место, шире старого. Двенадцать ступеней, крытых багрецом, вели к золотому престолу, подарку персидского шаха Аббаса царю Борису Годунову. Престол был изукрашен шестьюстами алмазами, шестьюстами яхонтами красными, шестьюстами яхонтами синими, шестьюстами смарагдами. Но краше всех были бирюзовые каменья, величиной с голубиные яйца. По правую руку был поставлен стул для патриарха, а по левую – золотой стул для Марины Мнишек, а пред стулом – колодочка золотная камчата, чтобы невысокая панночка могла взойти на царственное седалище. Дорога к престолу была устлана золотой парчой, а к патриаршему месту – черным бархатом.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 64
