Книга Ovum - Кирилл Куталов

Начали снимать, он снова тупил на камеру, техники приносили новые тела, пахло растворимым кофе и размороженными синнабонами.

Я вычеркнула из скрипта сцену с дыханием. Приёмка даже не заметила ничего.

Мне снилось потом, как меня хоронят, но на самом деле я жива, лежу в гробу и смотрю на людей вокруг, и от них пахнет грустно и тепло, дерьмом и разочарованием, и от меня тоже так пахнет.

От снов помогало снять мужика, первого попавшегося, в офисе, на парковке, хоть дома в лифте. Примитивно, тупо, работало всегда. Я даже подарки им дарила, дезодоранты, носки, все же дарят дезодоранты, я видела у одного на полочке в ванной десять штук дезодорантов, у двух уже вышел срок годности, они там стояли, как памятники. Согласие я не подписывала ни с кем, конечно.

Я проснулась на своей кровати, в таком же пенале, только без люстры. Во рту перегар, в глазах песок, рядом мужик спиной ко мне, а на плечах и голове у него чёрные волосы, жёсткие и густые, щетина, а не волосы, и шея широкая, как будто сразу из затылка растёт, и волосы на этой шее выбриты полосой, белая полоса поперёк шеи, там, где воротник рубашки. Он, наверное, каждое утро её выбривал, и уже снова пора была брить, потому что выросли новые, ещё даже не волосы, а такие короткие чёрные пеньки.

Я вылезла из постели и наступила на презерватив, валялся на полу, скользкий, я поехала на нём, ударилась об стену, подвернула лодыжку, больно, как током. В спину даже отдало. Я легла на пол и закричала, сначала от боли, а потом уже просто так кричала, потому что ничего, кроме боли в лодыжке, не чувствовала. Вокруг на полу валялась моя одежда, его одежда, синие трусы, рваный презерватив, всё остальное как провалилось, только боль в лодыжке и мёртвая сперма.

Этот, с щетиной, вскочил, натянул носки, серые вчерашние, с протёртой пяткой. Ходил, собирал одежду по полу, член болтался смешно, у него длинный был и тёмный. Я потом не могла вспомнить, как его зовут и кто он вообще такой, где я его сняла, может, в магазине или в столовке. Я его больше не видела никогда. Просто мясо. Длинный член. Серые носки.

На следующий день написала по собственному. Уволилась со студии. Сижу дома, пишу скрипты для Morgenshtern’a. Не всегда могу найти компьютер, чтобы закончить текст и отправить на приёмку. Весь гонорар отдаю за квартиру и еду. Этот свитер последнее, что я купила из вещей, три года назад. Поэтому, отвечая на твой вопрос.

Дружок мой кивает, понимаю, всё не то, да?

Ну да, вроде того.

И тогда он говорит, у меня для тебя есть работа. Тебе понравится.

19. Славик. Татуировка

Дверь в гостиную открывается бесшумно, ковры на полу поглощают звуки шагов и шорох ткани.

Славик оборачивается. Вдоль стены в оранжевом свете аравийского заката – шесть фигур в чёрных покрывалах-абаях, лица скрыты никабами. Две повыше, четыре пониже, кроме роста никаких отличий, просто шесть тел, шесть теней. Как на агитплакатах Министерства соответствий перед Переходом: Матрёшки смерти, так их называли. Чёрные гвозди в гроб патриархата. После Перехода их, конечно, депортировали, всех – через Турцию в Индонезию и Северную Африку. Слишком радикальные методы у них были, даже для Комитета.

Женщины переступают с ноги на ногу, чёрные абайи колышутся, меняется рисунок складок на ткани, всё мягче оранжевый закатный свет из окон, всё глубже тени.

Из прорезей никабов, как из бойниц бетонных дотов под Алеппо, на Славика смотрят шесть пар глаз. Пять карих и одна серая. Когда сероглазая поднимает руку и откидывает полог никаба, открывая шею – светлая кожа выглядит вызывающе на фоне чёрной материи, – у Славика внутри словно тяжёлый шар падает вниз, к бёдрам, как в первом активном кадре нейро, когда слабый ток через клеммы маски активирует выброс дофамина, начинает цеплять. И следом – второй кадр, похожий на документальную съёмку времён Перехода: женщина поддевает ногтем телесного цвета пластырь ниже мочки уха и на секунду открывает татуировку, крошечную розовую букву А с точкой. Как след от наполовину затянувшегося ожога.

Вдова уничтоженного в Атласских горах боевика, чёрная Матрёшка смерти превращается в режиме live в officière Комитета Сестёр.

Не исключено, что именно сейчас лицо Славика разглядывает на мониторе дежурная оперативница. Передаёт сигнал через спутник прямо в командный пункт на Фрунзенской или в стамбульскую штаб-квартиру возле буферной зоны.

На расстоянии вытянутой руки стоит кофеварка с пустой стеклянной колбой. На столе – маска с мини-диском. Точный направленный удар в висок, потом бежать. Закрывать лицо от камер наблюдения – они здесь в каждом коридоре, в каждом лифте, в каждом замке. Восемь часов живого. Триста ударов плетью. Шейх ещё не заплатил. И дрон наверняка за окном.

Женщина с серыми глазами разглаживает пальцем телесный пластырь на светлой коже, опускает край абайи. Мужчина в белой джалабии входит в гостиную, в руках он держит поднос, на подносе – шесть стаканов с горячим апельсиновым соком.

20. Инженер. Присутствие

Хорошими ночами мой сон обрывался там, где в окно влетает светошумовая граната.

Мои плохие ночи заливала кровь вперемешку с древесной трухой.

Я искал способ, чтобы память по-настоящему убила меня в этом сне. Чтобы превратилась в нож, пулю, топор. Самому мне не хватило бы духу: лезвие, верёвка, прыжок с высоты – я бы не смог. Даже яд – не смог бы. Как будто в меня был встроен ограничитель, как в больничный стимулятор.

Из моего окна неподалёку от площади трёх вокзалов я видел экран на здании ВТБ: 90-метровая плазма и Morgenshtern на ней, днём и ночью. Я видел его перед тем, как заснуть, и когда просыпался, каждую плохую ночь. Нейродилер. Нейроконтейнер. Моё идеальное создание. Всеобщий аватар, воплотитель фантазий, тысячеликий герой. Алгоритм на долю секунды выводил на экран лица подключённых – если долго смотреть на Morgenshtern’а, рано или поздно твоё лицо проплывало мимо тебя в этой бесконечной реке.

Morgenshtern не существовал в физической реальности, Morgenshtern был абсолютно реален для каждого, кто подключался хотя бы раз. Все подключённые и были Morgenshtern – каждый в своей грёзе. Только в отличие от каждого из них Morgenshtern никогда ни за что не платил и ни о чём не помнил.

Я хотел стать как он.

Пять перепаянных стимуляторов – всё, что у меня было, – я соединил параллельно, чтобы не потерять напряжение, если один вылетит от перегрева. Два десятка клемм собрал под латексной шапочкой для плавания и соединил шапочку с блоком стимуляторов через длинный гибкий шлейф. Теперь я мог спать в этой шапочке, не отключаясь. Написал приложение, чтобы запускало стимуляцию на пике дельта-волн. План был простой: устройство должно врубиться в кору больших полушарий в фазе быстрого сна, как только – по моим расчётам – я снова увижу старый дом посреди леса в Бутовском секторе. Силы магнитного поля не хватило бы, чтобы убить человека, но я рассчитывал на побочные эффекты: фибрилляцию, короткое замыкание, эффект микроволновки, форматирование мозга, уничтожение памяти. Я не знал, что именно должно сработать.

Перед сном выпил бутылку дешёвого красного. Под вино ещё раз посмотрел древнее нейро, где Чёрная Точка входит в комнату. Стащил маску, когда кончил. Натянул шапочку с клеммами. Заснул на мокрой простыне.

Расчёт оказался верным: разряд прошёл через мозг, когда и должен был, на пороге кошмара. Я увидел радужную вспышку, как внутри сломанного сканера – волна стимулировала зрительную кору, затылочную долю. Свело спину, я выгнулся дугой на кровати, упёрся теменем, пятками и руками, повис в воздухе: человеческий мост на канатах.

Потом был щелчок, потом ещё, потом всё стихло, я обмяк и упал в темноту.

В темноте я осознавал себя, но не как существо, обладающее телом, а в виде небольшого