ее удивив, и пошел в милицию. Он поступил так из мудрого расчета: чем раньше сядешь, тем раньше выйдешь. Он выгадывал почти полсуток.
«Ну вот, — додумывал он по дороге, — водить научу, и то хлеб…»
В милиции его ждала неприятность: дежурный сержант наотрез отказался его принять, ссылаясь на неурочное время. Целый час Борис призывал сержанта к порядку. Они чуть не подрались, и, если бы не начальник отделения, заглянувший в дежурку, пришлось бы Борису возвращаться в гостиницу. Начальник приказал посадить и в случае чего — связать.
— Спасибо! — искренне поблагодарил его Борис, а у начальника подскочили брови.
Сержант отвел его в камеру.
— Это, что ли, мое спальное место? — спросил Борис деловито. — Постельные принадлежности не полагаются? А почему? По инструкции? Ну что ж с вами делать?.. Я не настаиваю.
Он вытянулся на дощатых нарах, с наслаждением почувствовал, как хлынула из ног накопленная за день усталость, заложил под затылок ладони и запел вполголоса, уставясь в ободранный потолок:
— «Ро-одину ра-ду-я, сил не щади-и-и…»
«Ведь это вообще-то очень правильные и красивые слова, — вдумывался он в песню, не понимая, почему нужно было ее учить в ремеслухе насильно. — Обязательно спишу всю в библиотеке!»
— В домино не срежемся? — предложил ему нерешительно сержант, топчась у дверей.
— Не положено, — мягко отказался Борис.
— Да ладно уж!
Борис попробовал сесть, но не смог.
— Ты не поверишь, — беспомощно улыбнулся он, — руки не функционируют. Отмотал, что ли?..
— Как это? — не поверил сержант. — И костяшку уж не подымешь?
— Даже дубль-пусто, — сказал Борис.
Сержант потоптался еще и вышел, потому что Борис мгновенно уснул.
Он спал так, как человек, долго мучимый жаждой, пьет воду.
Дежурный, заступивший утром, не разбудил его, нарушив инструкцию.
Вешняя вахта
1
Накануне пролился первый обильный ливень — снег согнало наполовину. Утром Дмитрий Лужин, у которого стояли приезжие буровики-разведчики, внес в избу громадные резиновые сапоги.
— Не знаю, сгодятся ли которому?..
Старательно улыбаясь, он наблюдал, как постояльцы примеряют его обувку.
— Главное дело, ребяты, голяшка высокая и не дыроваты. Да и дорого не возьму.
Бродни оказались впору Гешке Грачеву.
— Спасибо, друг! — с чувством сказал он Лужину и притопнул скошенными каблуками. — Хорошая модель, взъем очень красивый. Но мне без надобности.
Он стащил бродни и опять растянулся с книжкой на лавке.
— Читать будешь? — поинтересовался Лужин.
— Думаю, что да, — сказал Гешка.
— Может, пошел бы, подсобил там своим маленько?
Гешка не удостоил его ответом.
Не было такой практики в управлении, чтобы продлевать договор на полмесяца, а еще на три года Гешка не пожелал. Настроение у него было чемоданное с самого февраля. На эту вахту он мог бы и не приезжать, все равно истекал срок договора; он даже заказал в порту билет до Москвы и дал матери телеграмму о близком возвращении, но бурмастер его уговорил, да и сам Гешка, поразмыслив, решил, что лишняя пара сотен не помешает. Если бы знать, что так нескладно получится с этой скважиной, давно гулял бы он гоголем по столице.
Гешка рассчитывал уехать отсюда две недели назад, когда с проходкой предполагалось уже покончить. Но где-то в скважине пробило стык колонны, дело застопорилось, и теперь, даже при благополучном завершении бурения, надежда у него была только на вертолет — начиналась распутица, и другим транспортом из Югана было не выбраться.
Он оброс до глаз, но не брился, предвкушая, как заявится в бороде на родную его сердцу Таганку, как обалдеют все его дружки детства, как завалится он домой, в тесную их коммунальную комнатушку, ослепительно красивый и мужественный. Мать, конечно, как всегда заплачет, но потом, когда обо всем будет переговорено, спросит, не удержится, чтоб не спросить: «Гешка, надолго ли?» И вот тут-то он бросит небрежно: «Навсегда, мать, кранты, я свое отмотал до самой катушки, отдохну и буду определяться…» Мать сначала ему не поверит, тогда он перейдет на язык фактов. В расчет Гешке причитались льготные отпускные и премия. Вместе с сберкнижкой, которой он обзавелся в первую же получку, этого хватало на двухкомнатный кооператив, и кое-что оставалось на обстановку. «Сынок», — скажет она, или «родной мой», или еще что-нибудь в том же духе — и помолодеет.
«Эх, мама, мама…» — подумал Гешка с широкой улыбкой, закрывая глаза.
К двадцати семи годам он объехал немало строек, отслюнил в бухгалтериях не одну тысячу, но теперь с прежней безмятежной жизнью было покончено, пришла пора ему остепеняться, обзаводиться женой и домом.
— Спит вроде, — услышал он приглушенный голос Лужина.
— Геня… — позвал его бригадир Вагин. — Геня-я-я!
— Чо тебе? — заорал Гешка, вскакивая на лавке. — Чо ты пристал к человеку? — И лег снова.
Прекрасные картины близкой московской жизни рухнули, уступив место действительности. В этой действительности топтался перед ним бригадир и, как в приоткрытую дверь, заглядывал под книгу, которой Гешка закрыл лицо.
— Геня, — дохнул тот профилактическим чесноком. — Она пошла-а…
— Пошел бы ты сам…
— Она пошла, Геня! — не обижаясь, повторил Вагин.
— Кто пошла? — Гешка насторожил слух: в самом деле, работала лебедка подъемника. — Колонна?! Пошла?!
— Пошла, — сказал бригадир. Гешка, для видимости нехотя, встал:
— Разве что поглядеть?
Он надел бродни, пристегнул по совету засуетившегося отчего-то Лужина заушники к поясному ремню и еще раз вслух одобрил обувь.
Да, так оно и было, подъем капризной колонны наконец начали, и они с Вагиным прибавили шагу.
На улице все взялось полой водой. Под угор, к протоке Оби, где густо табунился тальник, уносились стремительные ручьи, таща сор, щепу, мелкий печной шлак. Солнце жадно слизывало снег с потемневших сугробов, как крем с торта.
Юган приготовился к приему первой торжественной нефти: на клубе, сельсовете и магазине висели кумачовые лозунги.
Праздничные перемены произошли и на буровой. Окна и двери балков были убраны еловыми лапами, на вышке язычком пламени трепетал флаг, и где-то поблизости крутили пластинки.
Они откинули полог и вошли в грохот и темноту.
Повеселевший бурильщик играючи управлял многотонной лебедкой, легко, с форсом подавая обсадные трубы. За нижний конец их цепляли двое помбуров в забрызганных раствором комбинезонах, вводили в устье, третий висел в «фонаре», набрасывал элеватор троса. Мощный гул дизели и скрежет тормозов заглушали музыку, летевшую из балков, — здесь были будни. Машинально Гешка отметил про себя, что вечером, если опять не случится затора, можно начинать обработку скважины.
Работу свою он уважал. Буровики потели, буравя земной шар, а сливки снимали всегда каротажники — от них, от каротажников, зависели результаты общей многодневной гонки. Приняв скважину, каротажники определяли: есть в ней что-либо стоящее или нет, а если есть, то в каком
