Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50
революции. Студенты, питая к Сергею Васильевичу глубокое доверие, в день похорон Баумана поручили ему возглавить охрану зданий Московского университета. У него на глазах происходил расстрел молодежи, возвращавшейся с политической демонстрации, и он тут же стал санитаром: под пулями царских служак переносил раненых в аудитории университета.
Мужественная решимость многих лучших представителей художественной интеллигенции России имела прочную опору. Этой опорой было убеждение в абсолютной непригодности и даже преступности существующего царского режима. Каждый из нас, художников, своим путем приходил к этому важному выводу. Серова окончательно убедил расстрел народной депутации, направлявшейся воскресным днем 9 января к царскому дворцу. Пожалуй, раньше других услышал в себе призыв: «Буря бы грянула, что ли!» – Николай Алексеевич Касаткин, уже в начале 90-х годов соприкоснувшийся с жизнью рабочих-шахтеров.
И казалось, что от рождения чувство протеста, жажда борьбы с угнетателями живут в душе замечательной русской женщины, выдающегося скульптора Анны Семеновны Голубкиной. Столкнувшись со свинцовыми мерзостями российской действительности, Анна Семеновна, не колеблясь. вступила на путь революционной борьбы. И став крупным, чудесным скульптором, она одновременно стала и пламенной революционеркой.
Я всегда отдавал должное могучему таланту Анны Семеновны Голубкиной. Художница, вышедшая из глубины народа, крестьянка, в которой было так много черт русской женщины, воспетой Некрасовым, в искусстве шла своей дорогой. Она училась у классиков, у французского скульптора Родена, но всегда оставалась сама собой.
Но не надо думать, что вся художественная интеллигенция поддерживала революцию. Мои добрые знакомые молодые архитекторы Маят, Рыльский, Гужиенко, стараясь оправдать действия правительства, видели причины народного возмущения исключительно только в факте поражения России в русско-японской войне. В общем, по их мнению, виной всему были генералы, плохо воевавшие против японцев.
Основатели эстетического направления «Мира искусства» Дягилев, Бенуа, Сомов, Философов во время обострения событий выехали за границу, чтобы не утруждать себя переживаниями, связанными с развитием революции. Серов писал к Бенуа, уехавшему в Париж: «Ах ты, эмигрант! Не хочешь с нами кашу есть…»
Шевченко и «1000-летию России»
В последующие годы я побывал на родине, совершил поездку в Грецию и на несколько дней приехал в Киев, встретился со старыми друзьями. В студенчестве мы вместе декламировали бунтарские стихи Кобзаря и под руководством Сулержицкого в училищной чайной распевали «Заповит». Навсегда врезалось в память волнующее живописное полотно «Шевченко с бандурой», которое я впервые увидел в рославльском доме Микешиных.
Микешин дружил с Тарасом Григорьевичем, горячо любил его поэзию и не менее горячо самого Тараса Шевченко. Картина, на которой Кобзарь изображен с бандурой, – одно из задушевных созданий Михаила Осиповича Микешина. Как жаль, что след этой картины затерялся!
Образ Тараса Шевченко всегда привлекал к себе Микешина. Работая над новгородским памятником «1000-летию России», он мечтал изваять Шевченко в кругу великих деятелей русской культуры. Микешин включил Гоголя и Шевченко в список славных представителей русского искусства и литературы, которые должны быть помещены на барельефе, опоясывающем постамент памятника. Встретив сопротивление со стороны чиновников, ведавших строительством памятника, молодой скульптор (Микешину в пору работы над памятником было двадцать шесть лет) вступил в переписку с заказчиком – царем. Он изложил Александру II причины, которые, по мнению скульптора, достаточно вески для того, чтобы включить Шевченко в список.
«Шевченко, в смысле воспроизведения изящного народного слова, сделал для Малороссии более, нежели кто-либо из наших поэтов, и еще при жизни своей своими песнями стяжал такую популярность, что не только в образованном кругу, но едва ли найдется одна деревня в Малороссии, где бы не пели его песен или не знали его имени. Сочувствие всех слоев общества к праху этого поэта на пути его из Петербурга на берега Днепра слишком ясно сказало, как ценит народ заслугу этого поэта.
Основываясь на общем желании образованнейших представителей общественного мнения, не находя также в истории малороссийской народной поэзии более достойного представителя, я даже долгом своим счел: включая его, выразить, что мы, русские, считаем и Малороссию своим отечеством и всякое замечательное явление в области ее литературы считаем общим историческим ходом развития всего нашего отечества; что, помещая его, мы удовлетворяем национальной гордости народа и ограждаем себя от упрека потомства в холодности к единственному певцу Малороссии.
Заслуги же Гоголя и его влияние на современную отечественную литературу так велики, что говорить за него я считаю лишним».
Царь распорядился: «Изображение Гоголя сохранить, а Шевченко, допущенное произвольно, исключить».
В 1870 году Микешину предложили создать проект памятника Богдану Хмельницкому для Киева. В одну ночь Михаил Осипович создает эскиз, в котором возле пьедестала ставит фигуру бандуриста с лицом Тараса Григорьевича Шевченко, и снова «высочайшим повелением» Кобзаря не пускают в памятник.
Весной 1913 года я впервые увидел микешинского «Богдана» на Софийской площади Киева. Сооруженный в 1888 году на народные средства, памятник словно бы сам собой вырос на древней площади, и трудно представить, как могла обходиться Софийская площадь без этого прекрасного памятника.
Говоря словами самого Микешина, «Хмельницкий изображен на борзом степном коне, поднявшемся на неправильной формы монумент; одной рукой он поднял высоко над головой булаву, а другой указывает на северо-восток – на Москву…» Да, этот памятник навечно утверждает единство Украины и России!
А Микешин думал о Кобзаре…
Микешина до последнего дня его жизни не оставляла мысль увидеть Кобзаря, отлитого в бронзе. В 90-х годах, работая над памятником Екатерины I для Екатеринодара, он пишет другу Шевченко В. Л. Ткаченко:
«Там же самовольно намерен поместить и украинского Кобзаря – Тараса с поводырем-хлопцем. Таким образом, намерен, с помощью божьею, окончательно и на веки веков увековечить память нашего с Вами незабвенного друга».
«Искусство отрицания»
В Москве я обосновался в студии в Малом Афанасьевском переулке. Помещение было не очень большое, но удобное для работы. Я вырубал в мраморе и вырезал в дереве торсы.
Глубокой осенью 1913 года мраморные «Торсы», «Сон», а также вырезанная в дереве «Крылатая» предстали перед зрителями. Я выступал на очередной выставке Союза русских художников. На выставке союза, как всегда, были представлены всевозможные художественные направления: реалисты, футуристы, кубисты, абстракционисты.
На вернисаж я приехал со своим старинным приятелем скульптором Бромирским. Он был другом и последователем Врубеля. Работал он вместе с Михаилом Александровичем в абрамцевской керамической мастерской, пользовался громким успехом.
В залах Исторического музея, где по традиции проходила выставка, я обратил внимание на высокого стремительного молодого человека в желтой клетчатой рубахе. Молодой человек держался подчеркнуто независимо. Бромирский несколько раз дернул меня за рукав, стараясь привлечь внимание к очень заметному и без этих его стараний человеку:
– Маяковский!..
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50
