мадам?
– А такая как я, это какая?
– Особенная, – не задумываясь произносит Федор.
– Вот поэтому и связалась. Я слишком не уверена в себе. Труслива и всего боюсь. То ли дело Люся. И она хорошая, я это точно знаю.
Ясно зрячий на мои слова никак не реагирует. Тушит окурок о подошву ботинка и переводит на меня взгляд.
– Ты осознаешь то, что она могла грохнуть Витю?
– Вы про слова той соседки, что Люся приходила домой? Не верьте ей. Она вообще кабачковая путана. Свой урожай в этом году не пошел, так она вон с соседом переспала за кабачки, мне Люся рассказывала. А вас увидела, и чтобы с вами разговор завести, наверняка придумала про Люсю, чтобы обратить на себя внимание. Кстати, пока вспомнила, вам не кажется странным, что незнакомая женщина, искавшая Люсин дом, так вырядилась, да ещё и в деревню? Зачем так броско одеваться, когда планируешь кого-то убить?
– А кто сказал, что эта незнакомка планировала кого-то убить? Не допускаешь мысли, что она могла припереться сюда, чтобы просто поговорить?
– Не подумала об этом. А зачем вы про обувь спрашивали?
– У твоей подружки туфлей с каблуками я не заметил. Оно и понятно, такой кобыле они без надобности. У тебя каблук на уже порванных босоножках широкий. Пол в гостиной возле ковра имеет совершенно точно новые отметины. И получились они, скорее всего, от каблуков. Даже если твоя подружка и носит каблуки, то в дом она в обуви не заходит. Значит, это не ее ног дело.
– А это значит, что это дело ног незнакомки с желтым шарфиком? Да, точно! Она пришла в дом поговорить или забрать эту важную вещичку, завязалась драка с пьяным Виктором, вот тогда-то и образовались эти следы на полу. А это значит, что она убила Виктора и искать вам надо эту тетеньку, а нас оставить в покое!
– Это означает только то, что она была в доме. А твоя подружка совершенно точно брешет и что-то знает. Кстати, ты тоже.
– Я не брешу. И вообще... дождь закончился, – встаю с сена и направляюсь к выходу.
Стоило только дойти до Люсиного участка, как Фёдор резко меняется в лице. Встает как вкопанный перед калиткой и преграждает мне рукой путь.
– Вы чего? – вместо ответа не Достоевский хмурит брови и начинает... принюхиваться?
– Ничего не замечаешь?
– Вы про специфический запах? Ну так это после дождя дохлыми улитками пахнет.
– Какой нахрен запах? Машины нет.
– Ну знаете ли, меня в её краже вы не обвините, я с вами была.
– Цыц! – прикрикивает Фёдор и первым направляется к дому.
На первом этаже ни Люси, ни золотозубого нет. Первым поднимается на второй этаж ясно зрячий, я за ним. Как-то не так я представляла себе первого в моей жизни обнаженного мужчину. Василий лежит полностью голый, привязанный веревками к изголовью и низу кровати, аки звезда. Во рту, кажется, носки. И он определенно без сознания. В шоке не только я, но и Федор.
– Ну и что ты об этом думаешь, товарищ Е.Банько? – цедит сквозь зубы не Достоевский, проверяя пульс у Василия.
– Ну я бы тут поспорила, кто здесь Банько с приставкой "Е". Так-то не я перевязанная по самое не могу. О, кстати, я же говорила, что примета работает. Вот вам и неприятности. Ну, по крайней мере, мне кажется, что быть перевязанным верёвками, с носками во рту – определенно неприятность. Плюс угон автомобиля. А вот съели бы подорожник, возможно сия участь вас миновала, Фёдор, – и все-таки Люся молоток. Сказала надо сбежать – сбежала. Не то что я.
– Я тебе сейчас задницу надеру!
– Не надо мне ничего надирать. Вы бы лучше своего товарища привели в чувство. Он, слава Богу, жив, – констатирую я, аналогично проверив пульс на сонной артерии.
Методы приведения в чувства у Фёдора своеобразные. Он начинает хлестать Василия по щекам, предварительно вынув изо рта носки. Надо сказать, не первой свежести последние. Перевожу взгляд на пах золотозубого. Так, стоп, а почему Василий полностью голый?
– Я уже понял, что у тебя нездоровая тяга к мужским органам, но может, ты прекратишь так пялиться на чужое хозяйство и начнёшь развязывать веревки?!
– Нет у меня никакой тяги, просто первый раз вижу так близко вживую. Раньше только у трупов, – блин, лучше бы молчала, ей-Богу. Красноречивый взгляд Фёдора, на котором так и читается недоумение, ярче всяких слов. – Шутка.
– Эта сука мне чем-то треснула по башке, и я сразу вырубился, – еле слышно произносит Василий, придя наконец в себя. Люся и такое умеет?!
– Чудны дела твои, Господи...
Глава 8
Глава 8
Люся хорошенько приложила Василия, ибо на его затылке красуется приличная отметина. Ну ладно, чем-то она его огрела, но зачем было раздевать? И, судя по отсутствующей в комнате одежде, она её еще и прихватила с собой. А вот мобильный телефон, валяющийся под кроватью, не взяла.
– Василий, не сочтите за бестактный вопрос, но почему вы голый?
Отвечать, судя по всему, обиженный мужчина не спешит. Фёдор же развязывает золотозубого, совершенно не обращая на меня внимания. Воспользовавшись этой заминкой, я незаметно поднимаю телефон. В хозяйстве пригодится.
– Ты долбоеб, Вася, – неожиданно произносит Федор, освободив своего товарища. – Нашел, блядь, время, когда потрахаться, – во дела... – У рыжей на лице все написано, сказал же, быть начеку с этой сукой, а тебе лишь бы присунуть, – зло бросает ясно зрячий и принимается выворачивать Люсин шкаф в надежде найти что-нибудь подходящее для Василия. Бросает в него Люсины спортивные штаны, аля шёлковые парашюты.
– Двадцать один день. Ты проспорил.
– Да пошёл ты на хер со своим двадцати одним днем.
Пока Фёдор продолжает высказывать Василию претензии с потоком нецензурной брани, параллельно ища что бы золотозубому надеть сверху, я тихо выхожу из комнаты и спускаюсь вниз. Беру свой рюкзак, закидываю в него телефон и предпринимаю ещё одну попытку покинуть дом. Правда, в этот раз я не успеваю дойти даже до забора.
– Стоять, – отрезает Фёдор и как нашкодившего ребёнка тянет меня в очередной раз за воротник платья. – Далеко собралась?
– Да так, не очень. До дома. На электричке минут сорок. Потом ещё от метро двадцать.
