показался мне тогда Париж, я даже вспомнил когда-то прочтённого Достоевского, таким же невыносимым давящим и свинцовым был для него Петербург, города-побратимы не похожи ли они порой как братья? Я копался ногами в ненавистных улицах, и повсюду мне чудилась Эмма. В рассыпанных по земле блестящих плодах каштанов, в сверкании волн Сены я видел её глаза, в каждом порыве ветерка слышал шуршание её юбки. Эмма, Эмма, Эмма. Как невыносимо напоминал о ней каждый квартал, каждый мост! Каких нестерпимых трудов стоило мне оставаться в студии, танцевать с ученицами! Какое-то время я избегал знакомых, к которым мы подходили на балу, не навещал Паскаля, и всё больше времени проводил с Евой, Анджелой и другими друзьями.
"Почему я не взял её адрес?", – владело мной сожаление. – "Но разве стала бы она отвечать на мои письма? Обрадовал бы её мой внезапный приезд?"
Подобное негодование и тоска были чужды моей натуре, я понимал, что агония не вечна, что рано или поздно она прекратится.
"Да и вообще, "разве стоит себя ограничивать?", – повторял я слова Эммы.
Мы вместе прожили прекрасное лето, лето без условностей, которые правят человеческим обществом. Но вот восторженные взгляды оторвались друг от друга, и мы разглядели их. Тогда я, как и моя возлюбленная, был слишком юн, чтобы понимать, что настоящим чувствам нет дела ни до каких условностей, что они не видят, а потому не боятся никаких пропастей. Эмма посчитала, что каждому из нас следует заняться своим делом, что глупо, да и невозможно только и делать, что глазеть друг на друга, и в конце концов я согласился с ней. Я был твёрдо уверен, что она не приедет в Париж в ближайшие три-пять лет, ведь "мир так огромен", а если и приедет, всё ли будет по-прежнему? Нет. Всё будет по-другому. Поэтому уповать на удел женщины – ждать, было попросту глупо. И хотя в глубине души жили смутные чувства, что никакие силы не смогут вырвать любимый образ из моего сердца – так они срослись и стали частью друг друга – я понимал, что необходимо жить дальше. Жить без каких бы ни было предположений, замыслов и надежд относительно Эммы. Надо было браться за ум, за дело, а там будь что будет.
Новым ученикам не было отбоя, моя школа стремительно восстанавливала известность, и эти результаты так или иначе подбадривали меня. Остервенение, которое рождали в моей душе новые ученицы после пропажи Эммы, и которое так хорошо в своё время описал Толстой, постепенно прошло, но о том, чтобы поддерживать с новыми клиентками более-менее приятные знакомства не было и речи. Это была ни верность, ни упёртость, тщета подобных отношений попросту стала невыносима. Новые знакомства – не те ничего не значащие знакомства, когда ради приличий или в силу традиций узнают ненужные имена, а те, когда люди познают души друг друга – казались мне невозможными.
Почти каждую пятницу мы с Евой стали проводили в каком-нибудь злачном месте. Под конец рабочей недели я был открыт любым предложениям друзей, ничего не планируя наперёд, и всё чаще ближе к пятнице Ева звонила или заглядывала ко мне вечерком с очередной заманчивой идеей. Общество этой девушки было по-прежнему приятно и легко, у нас было вдоволь тем для разговоров, мы понимали и ценили юмор друг друга, к тому же временами она и подбадривала меня, и мечтательно заявляла, что я способен на большее. Впрочем, в какой-то мере мне чаще приходилось быть с Евой начеку. До сих пор она относилась ко мне как другу, но вдруг в её разговорах, в её бесконечных планах, то и дело начали проскальзывать странные намёки. Например, она могла как бы невзначай заметить, что идеальный, по её мнению, муж должен обладать такими-то качествами, такими, какие в скобках можно было бы отыскать во мне. Либо Ева серьёзно заявляла, что знает, как поправить мои дела, но отшучивалась от естественных вопросов, когда же подобная непрямолинейность выводила из себя, и я позволял себе вспылить, она не обижалась (она никогда не обижалась) и умело переводила разговор на другую тему, а мне в голову закрадывалась тень подозрения, казалось, что собеседница хочет на что-то выменять заветную информацию.
Самый неутомимый путник, время, постепенно заволакивало образ Эммы туманом; птицы перестали петь её голосом, бокал игристого вина больше не напоминал её смех. Она и не думала покидать моего сердца, я по-прежнему верил в то, что Эмма – как банально это ни звучит – создана для меня. Так, раньше меня удивляла одна известная сказка, в которой на долю героя выпадало испытание узнать возлюбленную среди дюжины как две капли воды похожих на неё копий. Как это возможно, если они одинаково выглядят, одинаково улыбаются? "Сказка есть сказка", – казалось мне до заветной встречи, встречи, в которой я нашёл способность узнавать не только среди дюжины, но и среди мириад. Поверенные любимой души, неповторимые очи, служили ключом к разгадке.
Чувство, однажды зарождённое в моей груди было неискоренимо, впрочем, нельзя сказать, что до сих пор оно оставалось радужным, скорее наоборот, превратилось в хроническую неизлечимую болезнь, единственное средство от которой – не замечать. Я не был звездочётом, чтобы в душе превратить Эмму в звезду, не был пиратом, чтобы сделать её своим сокровищем, не был метателем, но я был обычным смертным, а потому возлюбленная незаметно стала для меня жизнью, хотя разум и не понимал этого. Мне даже казалось, что со временем дни практически полностью восстановили былую весёлость.
Как-то в очередной пятничный вечер в одном из баров мы с Евой "вермутничали", как выражались мои знакомые. Вино и дружеская беседа текли своим чередом, как вдруг словно гром среди ясного неба с губ моей спутницы слетел прямолинейный, как корпус пехоты, вопрос:
– Джозеф, почему бы нам не жениться?
Я пожал плечами и попробовал отшутиться:
– Мой вариант брачного контракта тебя не устроит.
– Устроит! – с уверенностью парировала собеседница. – Вот, – подала она мне салфетку и рукой фокусника ловко вынула из сумочки авторучку, – излагай свои условия.
Я окончательно опешил, но непреклонность Евы заставила меня продолжить развивать хохму. В мою нетрезвую голову пришло только две идеи, которые должны были пресечь затею на корню, изложив их, я вернул письменные принадлежности собеседнице.
– Дакар [d'accord (фр.) – ладно, хорошо], я принимаю твои условия, – заявила Ева.
– Но ты даже не прочла их!
– Наверняка, ты решил возвести мне какие-нибудь препоны? – просто улыбнулась собеседница, – Но обычно люди женятся, чтобы вместе преодолевать их. Впрочем, я
