Захотелось во что бы то ни стало разыскать то серое здание. Увидела и – в оторопь пришла: да их же два года тому назад привозили сюда с Лилей!..
Тихий, безобидный кузен не был способен на плохое, и она решила, что тётя, видимо, что-то перепутала. Но ошибки не было: здесь, в тесной камере пыток, кузен часами стоял, как в тиски зажатый, и вода капала ему на голову – ни свернуть, ни увернуться. Думал, с ума сойдёт. Когда открывали камеру, вываливался бревном – идти не мог. Получил срок – 25 лет. За что – не понимал. Через шесть лет попал под амнистию. И снова не понимал – почему?..
Эту правду Амалия узнает позже, а сейчас обрадовалась, когда столкнулась с военным, что отправил их в детский приёмник:
– О-ой! Здравствуйте!
– Здравствуй, девушка, – не узнал он её. – Тебе кого?
– А я вас знаю! Вы… – и выпалила его фамилию, имя, отчество.
– Меня мудрено не знать: я здесь работаю, – мило улыбнулся он.
Маля оживилась и рассказала, как два года назад её привезли сюда с сестрой. Из заинтересованно-кокетливого он на глазах превратился в официального. Наконец, по-деловому предложил:
– Зайдём в 14 кабинет.
Они спустились в подвальное помещение. Сидя за двух-тумбовым столом, начал издалека.
– Да, на улице я бы тебя никогда не узнал. Повзрослела, похорошела… А в комендатуру ходишь?
– Зачем?
– Спецпереселенцы должны каждый месяц отмечаться.
– Зачем? – нелепо повторила она.
– Положено. Не встанешь на учёт – срок могут дать.
– Раз положено, значит, встану. Прятаться и уклоняться мне не от кого и незачем, – легко сдалась она.
Комната жила общим «котлом» – по законам общежития. На танцы, кино, доступные развлечения ходили дружной и весёлой компанией. Иногда к ним в гости хаживали мальчишки.
Однажды после работы Маля завалилась спать. Проснулась от мужского голоса. Девчонки всё «Толик» да «Толик» – захотелось посмотреть, что за Толик. Высунулась из-под одеяла, увидела русую, кудрявую голову – глаза встретились, улыбнулись, загорелись… Под одеяло кокетливо спряталась, и рулетка закрутила нежные чувства. Толик домой её пригласил, с матерью познакомил. Позже мать признается:
– Пришёл как-то Толик и говорит: «Мам, я сегодня девчонку встретил – такую краси-и-ву-ю!» Ты, и вправду, красивая.
Девчонки дразнились: «AT пришёл», «AT ушёл», «AT сказал» – Амалин Толик, значит.
Коммуникабельный, талантливый, он, бывало, услышит песню по радио и тотчас рисунок к ней сделает. У девчонок потом только и разговоров – о песне да о рисунке. По выходным в кино её приглашал. С билетами напряженка была, но Толик всегда умел достать лишний. На автобусной остановке очередь, бывало, чуть не на километр, и он, чтобы не стоять, выдумывал: «На поезд, извините!.. На работу… лекцию!..» А то просто бросал: «Жизнь или смерть!» и, загораживая собой Малю, протискивался к автобусной двери.
У общежития выскакивали и забегали в магазин. Карточек уже не было; полки ломились от чёрной икры, колбас, балыка, сыров, масла – только деньги плати! Девчонки из соседних комнат слетались на сладости, как пчёлы на мёд, – весёлые чаи гоняли допоздна…
И поцелуи были – на тёмных улицах, в зрительном зале, недалеко от проходной. И от того, что сама себе нравилась и чувствовала себя любимой, расцветала и обретала уверенность. Так сладко, тепло и счастливо Мале никогда ещё не жилось, так удачно рулетка ещё не крутилась – на какое-то время даже мать и сестра забылись.
А потом случился апрель – 24-й 1950-го. В очередной раз сходила в комендатуру – отметилась. Едва успела вернуться, явился фабричный курьер: «Срочно велено доставить тебя в отдел кадров!»
Отдела кадров, куда вызывали за воровство, опоздания и прогулы, боялись, как и милиции. Ничего плохого в поведении Маля вспомнить не могла, и от предчувствия беды сердечко её затрепыхалось… Переступила порог, глянула на начальницу, перевела от быстрой ходьбы дыхание и догадливо выдохнула:
– Серый дом?..
– Да, – кивнула пышная седеющая причёска, – поступило указание рассчитать тебя в 24 часа. Куда переводят, не знаю, но утром два сопровождающих будут ждать тебя у проходной.
Красоту и обновление природы, что оживала после зимней спячки, Маля отметила бездушным штрихкодом. Воздух дурманил запахом клейких листочков и пьянил голосами птиц, не согласовываясь с тревожной тоскою в душе… Ничего не понимая, она по привычке заторопилась к общежитию. Намечавшееся благополучие обрывалось пиратски. «Надо с То-ликом проститься», – было первое, что пришло ей в голову. Сделала несколько шагов к его дому и остановилась: «Будь, что будет».
Голод, чесотка, лабиринты кировских дорог забывались. Ей, 18-летней, открывалась перспектива замужества, и всё в одночасье рушилось – беспощадная рулетка снова крутила неизвестность.
Зашла в комнату, сообщила новость сиротам таким же, как и сама, ничейным. Они не поверили, думали – разыгрывает. Поверили слезам. Чтобы смягчить беду, девчонки начали предлагать, у кого что было: валенки, платьица, кофтёнки, туфли – на память…
Побежали за Толиком. Он успокаивал:
– О плохом не думай. Как приедешь, сразу напиши.
– Толик, какие письма!.. У меня образования коридорчик русской школы и коридорчик немецкой.
– Ты пишешь лучше любого грамотного, а ошибки делают все.
– Меня под конвоем отправляют! На север! В безлюдье! Зачем тебе из-за меня жизнь ломать?
– Не болтай ерунды. Поженимся, а где жить, – на севере, востоке, юге – не важно, лишь бы вместе!
Впервые мало смеялись, впервые были серьёзны – спорили, убеждали, клялись…
Утром на проходной прождала больше часу— провожатых не было. Подошла дежурная и велела идти домой: по телефонограмме Мале давалась отсрочка на три дня. Заискрилась надежда, – может, хотели попугать?
Через три дня подъехал «Бобик», и её увезли на железнодорожный вокзал.
Жизнь на руднике
Малю доставили в Верхнекамский район на рудник фосфоритных залежей, где немцы-спецпереселенцы составляли большинство. Местные, тоже не из «благородных», а потомки каторжан либо ссыльных, относились к ним хорошо. В голове Мали бессмысленно почему-то отстукивало «Верхнекамский район… Верхнекамский район…» и вздрогнула – вспомнила письмо тёти Эмилии: «Да это же район, где проживает мама!» Едва её документы легли на стол коменданта, она попросилась к ней. Комендант, добрый человек, убеждал не уезжать:
– Мать в колхозе, где ничего, кроме разрухи, нет, а здесь посёлок городского типа, заработки хорошие.
Видя, что Малю не убедил, пошёл на компромисс:
– Ну, хорошо! Напишу бумагу, чтоб мать перевели к тебе. Здесь ей, думаю, будет лучше.
И Маля согласилась. Вскоре он сообщил, что получил разрешение на перевод матери.
