весь квартал двухэтажный кирпичный. Темные окна. Один факел на всю улицу. Тут же к факелу поднимается палка с мокрой тряпкой.
— Тот, думаешь? — спросил Штурман, когда бойцы занимали позиции перед штурмом.
— Тот, — ответил Макогонов. — Адрес не обкатан. Мельник со своей тройкой пойдет первым. Будем брать.
Штейн горячится:
— Термобаром в окна.
— Их живыми нужно взять. Может вырисоваться интересное дело. Мельник первым пойдет.
Случилась как-то с Вовой Мельником пренеприятнейшая история.
Пришлось ему взять отпуск «по личным» десять суток. И рванул Вова в Ханкалу. Из Ханкалы летают «вертушки» на Большую землю. Не регулярно летают. А тут МИ-8, «восьмерка», стоит под парами. Винты раскручиваются. Вова подскочил к кабине, стучит в стекло. Летчик открыл форточку, спрашивает — чего тебе, малый? Домой срочно надо, а если на вашей не улечу, «корову» придется сутки ждать. Возьмите — а? Летчики обиделись на Вову, что он большой транспортный вертолет МИ-26 назвал «коровой». И не взяли. Вова сутки мок под дожем на взлетке в Ханкале. Когда пришел борт, и все стали грузиться, прошел слушок, нехороший слушок — а потом и сказал кто-то, что ту самую «восьмерку», летчик которой отказался взять Вову на борт, сбили боевики из переносного зенитного комплекса. Вова загрузился в «брюхо» большого вертолета МИ-26 и подумал, а ведь было предчувствие — он тогда не придал этому значения. Но ведь почему-то стал так развязно говорить с летчиками, назвал вертолет «коровой», хотя прекрасно знал, что на какие слова всякий вертолетчик обидится и не возьмет на борт. Интуиция. Вова с тех пор стал бояться своей интуиции, но и стал прислушиваться к голосу изнутри себя. Может, думал Вова, это голос разума.
Все бы и на этот раз прошло гладко в адресе, если бы, наверное, не интуиция…
Фэбсы осторожные. Штурман, когда ему доложили, что двери в адрес железные и снаружи не открыть без шума, подумал и сказал Макогонову, что надо уходить: «тяжелые» если станут работать в такой обстановке, могут быть потери. Если «клиент» и в самом деле тот, о ком говорится в ориентировке, то и охранение у него должно быть соответствующее.
Мельник и Савва поскидывали с себя снаряжение. Мельник только «разгрузку» оставил удобную с карманами для ножей и спецоружия.
— Ну что, солнцепоклонник, я пойду?
Савва маску снял и щурится на восток. На востоке еле-еле брезжит. Рассвет. С каждой минутой, секундой светлеет небо. Щурится Савва на восход.
— Ты мой брат, да. Давай я пойду. Я худее.
Мельник нежно относился к Савве. Он называл его солнцепоклонником. Отмечали во взводе Новый год. Били куранты, и поднимала разведка дозволенные командиром сто граммов за год наступающий. Савва сказал тогда, что Новый год не праздник. А что тогда праздник, спросил Мельник. Праздник, говорил Савва, бывает в феврале, когда приходит на землю весеннее солнце. Так и называется — праздник солнца. Сказал ему Мельник: ты, Савва, первый и единственный в российской армии солнцепоклонник. Нежность, мать ее. И была это такая нежность, которая рождается только на войне между мужчинами — заключалась она в том, что готов был сибиряк Мельник, если понадобится, отдать свою жизнь за калмыка Савву. А Савва за Мельника. Просто все. И даже, когда начинал Тимоха или кто другой шпынять Савву, называть того «узкоглазой макакой», хоть и понимал Мельник, что это отношения такие — в шутливой развязной форме, и сам Савва даже не обижался, — но все одно заступался за калмыка. Отвалите, говорил, от моего боевого товарища. У него глаза — нитки. Не понять вам Саввину душу. Но и сам Мельник порой не до конца понимал Савву. Загадочным был человеком русский солдат, калмык Савр Сарангов. Была у Саввы история; но историю эту он никому не рассказывал: может, потому что не любил о себе говорить; может, было в той истории что-то, что терзало Саввину душу, — и тогда гнал от себя Савва воспоминания: курил анашу и выпивал регулярно. Прощалось Савве до поры.
Они теперь хоронятся у брони.
Остальные заняли позиции: кто в траве залег, кто под колесом, кто за столбиком, деревом.
— Может, и не пойдем, да? — шепчет Савва.
— Командир не отступится.
Макогонов обрисовал Мельнику картину:
— Через форточку войдешь. Откроешь дверь. Там не меньше троих наверняка. Наш клиент должен быть там. Его нужно брать живым. Остальных валить.
Штурман удивляется такому делу, но молчит: думает, что если будет шум и будут потери, тогда разборки у начальства будут нешуточные. Все-таки чокнутые они, эта ленинская разведка. Чокнутые!
Макогонов неспроста так решил, что пойдет Мельник. Макогонов знает способности Мельника. Мельник — рукопашник; у Мельника холодный расчет на первом месте. Он терпеливый, внимательный — интуиция у него, как у медведя в тайге. Ждать будет, на одной руке повиснет — и будет висеть так хоть час, но в адрес войдет. Можно и Савву.
«Нет, — решил Макогонов, — Мельник должен идти».
— Пошел, — сказал Макогонов.
Мельник пошел. Темно еще, только на востоке брезжит, брезжит. Есть еще время — минут десять, не больше. Тимоха с Пашей Мельника подсадили. Тот ухватился за козырек, залез по газовой трубе. Замер у окна. Вдруг промелькнуло у Мельника: может, нужно было, чтобы Савва пошел на этот раз? Интуиция. Поздно теперь прислушиваться к голосу разума. К чертям собачьим все мысли! Какой на войне разум. На войне есть одна наука — выжить и сделать свою работу в срок и уйти без потерь. Это и есть военный разум. Другого нет, не дано на войне. И думать о другом, о разумном человеческом бессмысленно, тогда время уйдет — потери могут быть тогда. Потери человеческие уже не восполнишь разумом и интуицией.
Подтянулся Мельник, через форточку заскользил внутрь квартиры. Влез наполовину. Темно. Прислушался. Тихо. Но вроде дышат. Люди — в кухне или коридоре, или другой комнате. Мельник скользит змеею — руками коснулся подоконника. А, черт! Кружки, тарелки. Заставлен подоконник всякой всячиной. Он развел руки, сколько было можно, уперся в стены. И так стал сползать. Сполз до пола, ноги подтянул. Сопят. В коридоре спали двое — автоматы рядом. В другой комнате на широкой кровати храпел под простынею человек с бородой. Бороду Вова сразу разглядел: борода была аккуратная, подстриженная под «интеллигентного». Мельник обувь скинул перед тем как лезть. Теперь на мысочках пробрался мимо двух охранников с автоматами. Дверь открывалась легко; он выскочил на подъездную площадку и, спустившись на первый этаж, отодвинул щеколду. Впустил Ускова, Савву, «тяжелых». Сам же первым поскакал наверх. У двери, когда взялся за ручку, снова кольнуло. Интуиция? Да к черту! Потянул Мельник на себя
