переправой. Сейчас их нет. Если обходить до моста железного, настоящего, это большой крюк. Тупим, смотрим на брата. Он делает парочку глубоких вдохов из банки, сдвигает брови и, подняв указательный палец правой руки, говорит:
– Течение не сильное, глубина явно небольшая, до колена, не больше, до другого берега, смотрите, рукой подать.
Он делает еще пару вдохов из банки, взмахивает рукой и орет:
– Форсируем!
– Дебилы! – говорит Крейзи и уходит в сторону моста.
Оставшиеся и верные, мы засучиваем (гадкое слово, а?) штанины, снимаем ботинки и вступаем в эту говнореку. Пара шагов, и сразу я и все остальные понимаем, что оптимистический прогноз Свиньи с его «по колено», с его «рукой подать» не оправдался. Говна не по колено – нас засасывает по пояс! Если не сопротивляться, не рваться вперед, эти человеческие отходы засосут, затянут куда-то в страшную, зловонную бездну.
– Бля-а-а-ать! – орет Молль, ужасаясь исчезновению в мутных водах своих нижних конечностей.
А Ганс уже на том берегу и уже выжимает пижаму. Я, черт побери, застрял, споткнувшись в жиже, меня потащило, и выпал из рук один мой черный ботинок. Поплыл. Я рванулся поймать его по течению. Но ботинок, нырнув носком, булькнул и попрощался пяткой. Я завяз еще глубже, но не выпустил банку с бензином.
– Сид, болван, вылазь! – орет мне, смеясь, уже тоже с того, у больницы, берега брат.
С трудом, грязный по грудь, весь в дерьме, я наконец-то вылез на берег.
– Черт! Черт! Черт! – ругаюсь я, тряся одиноким ботинком. – Свинья, черт побери… Чтоб ты…
Я не мог подобрать слов, это была моя единственная обувь, в которой я ходил и зимой, и летом.
– Хватит ныть, надо идти! – осадил меня брат, нахмурившись.
Ему, кажется, и самому не понравился наш переход, но так как идея была его, он усиленно делает вид, что все нормально, и никогда не признается, что решение было неверным. Я тихо ругаюсь себе под нос, кидаю в дерьмо уже ненужный башмак, он долго не тонет. Отжимаю одежду, и мы идем в сторону больницы. Молча и почему-то шеренгой идем. Психическая атака, думается мне. У ворот больницы нас встретил Крейзи.
– Фу, от вас воняет! – он сморщился и зажал пальцами нос.
– Заткнись, – спокойно ответил брат.
– Через главный вход можем не пройти, пойдем с бокового, сюда, – указывал дорогу Ганс.
Вонючие, заходим в дверь служебного входа – Ганс, видимо, все разведал. Поднимаемся по лестнице на пятый этаж. Встречающиеся люди в белых халатах смотрят на нас недоуменно и с подозрением, но молча. Лишь только одна тоненькая сестричка в коротеньком халатике рассмеялась в кулачок. Брат смеется ей в ответ, выпучив глаза и склоняя к ней лоб. Мы действительно смешны. Впереди, переступая через две ступени, шел Крейзи, слишком нарочито зажимая нос, за ним брат в черной футболке и уже не в черных, а в грязно-коричневых джинсах. Молль в белокоричневом, Ганс в пижаме в нечистотах, ну и я весь такой же, еще и босиком. Поднялись в отделение.
– Вот палата моя, пока тут посидите, щас я все раздобуду, – сказал Ганс и заспешил по коридору.
Зашли в палату. Четырехместная, с отдельным туалетом и с двумя больными. Мы поздоровались. Один лежал, накрывшись простынкой, в очках и с газетой. Второй, в спортивном костюме и нерусский, с черной щеткой азиатских волос на голове, сидел на кровати. Тот, который лежал, открыл рот и смотрел на нас испуганно поверх очков. Второй нервно хохотнул и посмотрел на того, который лежал. Молль сразу ушел в туалет, не включая свет для густоты галлюцинаций. Брат с банкой в руках залез на свободную кровать под одеяло.
– Теперь я тоже больной! – подмигнул он соседям по палате.
Крейзи, пройдясь туда-сюда, нашел шахматную доску.
– О, сыграем! – предложил он мне, смущенно стоящему у двери.
– Р-р-разрешите?! – прорычал он вопросительно, выпучив глаза на лежащего.
Тот ничего не ответил и даже не кивнул, только несколько раз беззвучно хлопнул ртом. Я сделал пару вдохов из банки и согласился. Мы сели к небольшому столику, расставили фигуры. Игра в шахматы была нашим давнишним развлечением. Например, с Чинариком, обожравшись циклодола, мы могли сидеть за одной партией всю ночь. Тысячи комбинаций рождались у меня в затуманенных мозгах и тут же забывались. Чинарик всегда у меня выигрывал – у него был какой-то детский разряд по этому делу. Палата наполнилась запахом бензина и канализации. Брат, закрыв рукой глаза, что-то бормотал, из его наклоненной банки на подушку капал бензин. Крейзи уже сделал первый ход, классический, пешкой. Я задумался, хотелось как-то похитрее.
– Сид, не тормози! – подгонял меня Крейзи.
Тот, который азиат, втянул громко воздух, став глазами больше чем европеец, вскочил и, хлопнув дверью, выскочил вон.
– Потише можно?! – крикнул ему вдогонку Крейзи.
Мы продолжили. Я пошел конем. Я все уже просчитал: еще пара ходов, и я буду близок к победе! И вот когда мне уже казалось, что сейчас я поставлю шах, а может, и мат, в палату ворвалась медсестра. Сзади стоял наш сосед в спортивном костюме, играя желваками крутых скул. Сестричка хотела что-то сказать, но не смогла. Только рот открывала, как тот под простынкой.
– Сид, они здесь все рыбы! – прошептал мне Крейзи.
– Сестричка, дай колесиков! – сказал весело зашедший в палату Ганс и ущипнул полноватую медсестру за попу.
Та как-то слишком громко взвизгнула и выпрыгнула за дверь. Азиат за ней.
– Где колеса? – спросил гневно брат.
– Щас, щас, Свинья, потерпите! – успокаивающе замахал руками Ганс и вышел.
Брат закрыл глаза, я вспоминал упущенную многоходовку. Почти вспомнил, но тут опять открылась дверь. Зашел первым высокий седовласый мужик в белом халате. За ним сестричка, за попу ущипленная, и два медбрата, один был очень похож на Борменталя из фильма «Собачье сердце».
– Вот! – облегченно выдохнула сестричка – типа не верили, а вот.
– Здравствуйте, – поздоровались мы.
Медперсонал молчал и хлопал ртами.
– Рыбы! – засмеялся Крейзи.
У седовласого все вытягивалось и вытягивалось лицо.
– Еще один в туалете! – выглянул из-за спины седовласого подлый азиат.
И эта фраза совершила с седовласым страшную метаморфозу. Лицо его побагровело, как будто вся его кровь одним толчком сердца хлынула в голову и там закипела. Интеллигентные морщины изломались и перекрутились в страшную гримасу. Глаза вылезли из орбит настолько, что я испугался, что они сейчас упадут на пол и с тихим рокотом закатятся под кровать. Седовласый открыл перекошенный рот и каким-то неподходящим ему бабьим голосом завопил, брызгая слюной:
– Вон, вон отсюда, ублюдки! Вон! – Он затряс кулаками.
Медбратья насупили брови и, сжав кулаки, двинулись к
