— Ждать ли мне у Кельских ворот или зайти за тобой сюда?
— Зайдешь за мной сюда. Ровно в девять я буду тебя ждать.
Коротышка сделал шаг к двери.
— Постой, — сказал Шнейдер, — ты уйдешь только после того, как выпьешь с нами за Республику.
Коротышка поклонился в знак согласия.
Шнейдер снова позвонил, и тут же появилась старуха.
— Принеси бокал гражданину Никола, — велел он. Шнейдер взял первую попавшуюся бутылку и слегка, чтобы не взболтать жидкость, наклонил ее над бокалом — несколько капель красного вина упали на дно.
— Я не пью красного вина, — сказал коротышка.
— В самом деле! — вскричал Шнейдер. Затем он спросил со смехом:
— Так ты, как всегда, нервничаешь, гражданин Никола?
— Как всегда.
Шнейдер взял другую бутылку; это было шампанское.
— Ну-ка, — промолвил он, показывая на бутылку, — гильотинируй эту гражданку.
Он расхохотался.
Эдельман, Юнг и Монне попытались последовать его примеру, но у них ничего не вышло.
Коротышка даже не улыбнулся. Он взял бутылку, вытащил из-за пояса прямой, широкий и ровный нож, провел им несколько раз по стеклу ниже края ее отверстия и одним махом того же ножа отсек горлышко с пробкой, привинченной к нему проволокой.
Шипучая пена вырвалась из бутылки, подобно крови, брызжущей из отрубленной шеи, но Шнейдер держал бокал наготове, и ни одной капли не пролилось.
Коротышка разлил шампанское всем гостям, но лишь пять бокалов из шести оказались заполненными.
Бокал Шарля остался пуст, и мальчик благоразумно не стал просить вина.
Эдельман, Юнг, Шнейдер и Монне чокнулись с коротышкой.
То ли удар был слишком сильным, то ли это было предзнаменование, так или иначе — бокал Шнейдера разбился вдребезги.
Все пятеро воскликнули:
— Да здравствует Республика!
Но лишь четверо смогли выпить за ее здоровье: в разбитом бокале Шнейдера ничего не осталось.
На дне бутылки было еще немного вина; Шнейдер схватил ее лихорадочным движением и быстро поднес горлышко ко рту, но еще быстрее он отдернул бутылку — ее острые края рассекли ему губы.
Из окровавленного рта Шнейдера вырвалось богохульство, и он разбил бутылку об пол.
— Значит, завтра в назначенный час? — невозмутимо спросил метр Никола.
— Да, и убирайся к черту! — вскричал Шнейдер, поднося платок ко рту. Метр Никола поклонился и вышел.
Шнейдер, бледный как полотно, едва не теряя сознание при виде крови, не перестававшей течь, упал на стул.
Эдельман с Юнгом подошли к нему, чтобы оказать помощь. Шарль дернул Монне за полу фрака.
— Кто такой метр Никола? — спросил он, все еще дрожа от волнения после странной сцены, разыгравшейся на его глазах.
— Разве ты его не знаешь? — спросил в ответ Монне.
— Как я могу его знать? Я приехал в Страсбур только вчера.
Монне молча провел ребром ладони по шее.
— Я не понимаю, — сказал Шарль. Монне понизил голос.
— Ты не понимаешь, что это палач? Шарль вздрогнул.
— Значит, машина — это…
— Что же еще, черт побери!
— А что он будет делать с гильотиной в Плобсеме?
— Он же тебе сказал, что собрался жениться!
Шарль пожал холодную потную руку Монне и бросился прочь из столовой.
Правда приоткрылась ему как бы сквозь кровавый туман!
VII. «ЛЮБОВЬ К ОТЦУ, ИЛИ ДЕРЕВЯННАЯ НОГА»
Шарль со всех ног помчался к г-же Тейч, чей дом служил ему укрытием, подобно заячьей норе или лисьему логову; добравшись до цели, он почувствовал себя в безопасности; как только он переступил порог гостиницы «У фонаря», все его страхи остались позади.
Он спросил, где его юный товарищ. Тот находился в своей комнате и занимался там фехтованием со старшим сержантом из полка, расквартированного в Страсбуре.
Этот старший сержант служил еще при его отце, маркизе де Богарне, которому два-три раза случалось награждать этого воина за его беспредельную храбрость.
Узнав, что сын собрался в Страсбур, чтобы разыскать там нужные бумаги, отец посоветовал ему не прерывать занятий, составляющих часть воспитания молодого человека из хорошей семьи, и велел ему выяснить, по-прежнему ли служит в этом городе сержант Пьер Ожеро, и, если служит, он рекомендовал ему время от времени заниматься с ним фехтованием.
Эжен навел справки и разыскал сержанта Пьера Ожеро; правда, когда он нашел его, тот был уже старшим сержантом и занимался фехтованием исключительно ради собственного удовольствия; однако, как только он узнал, что мальчик, который хотел брать у него уроки, — сын его бывшего генерала, Пьер Ожеро заявил, что с радостью скрестит с Эженом шпаги в гостинице «У фонаря».
Усердие, с которым относился к занятиям старший сержант, объяснялось прежде всего тем, что юный ученик оказался не школяром, а почти мастером, превосходно отражавшим резкие и неожиданные удары старого вояки; не стоило сбрасывать со счетов и то, что всякий раз, когда они сражались на шпагах, ученик приглашал учителя пообедать, а еда у гражданки Тейч была вкуснее, чем в казарме.
Пьер Ожеро, служивший в полку, который вышел утром из города, чтобы прогнать австрийцев, заметил на крепостной стене своего ученика с ружьем в руках. Он всячески приветствовал его, размахивая саблей, но мальчик столь увлеченно стрелял вслед убегавшим австрийцам, что не обратил внимания на телеграфические знаки, которые посылал ему храбрый сержант.
Он узнал от гражданки Тейч, что Эжена чуть не убили; она показала ему фетровую шляпу, пробитую пулей, и рассказала, как юноша дал отпор австрийскому драгуну и нанес ему смертельный удар.
Поэтому, придя к своему ученику, Ожеро осыпал его похвалами, и тот, по своему обыкновению, пригласил старшего сержанта к трапезе, которая в Германии подается между вторым завтраком, по сути обедом, и ужином (обычно он бывает в десять часов вечера).
Когда явился Шарль, ученик и учитель уже салютовали друг другу шпагами: поединок был окончен; Эжен проявил силу, ловкость и расторопность, так что Ожеро был вдвойне горд своим учеником.
Стол был накрыт в том самом кабинете, где юноши завтракали утром.
Эжен представил сержанту своего нового друга (увидев, что мальчик столь бледен и тщедушен, Ожеро остался невысокого мнения о нем) и попросил г-жу Тейч поставить еще один прибор. Однако Шарль, недавно вставший из-за стола, еще не проголодался и заявил, что только выпьет за продвижение сержанта по службе.
