а то теленок умрет, — предупредила она меня и вернулась в дом.
Вот оно что — мы прибавление в счастливой семье… А какая у нас фамилия? Да к черту. Прежде чем я успел зайти в дом за вещами, чтобы пойти помыться, как она появилась вновь — с розовым, застиранным полотенцем на плече и комплектом белья и направилась в баню.
Стирки привалило.
Ее стремление не смотреть на меня становится смешным. Сходив в комнату, включил закрытую плафоном лампочку на потолке, нашел вещи и вышел с ними на улицу. Усевшись на крыльцо, вдохнул пахнущий землей, дымами бань, цветущими садами и немножко стайкой — это из-за меня — деревенский воздух. Устал как собака — все тело ноет, особенно помятые коромыслом плечи и спина. И в таком режиме — целый год. Да какой там «в таком» — это еще демо-версия в честь первого дня прекрасной новой жизни. Ближе к осени, когда придет пора собирать урожай, я совсем взвою.
На улице послышались шаги, и в калитку постучали. Я же имею право открывать? Пока шел к калитке, представил, как меня сейчас украдет другой оборотень, и я буду ишачить на него. Потом меня украдет третий оборотень, и за пару месяцев я сделаю круг по деревне, вернувшись сюда. Оборжаться!
— Кто там? — спросил я.
— А чего у вас свет не горит? — спросил в ответ хрипловатый мужской бас.
— А вам, извините, какая разница? — вежливо возмутился я.
— А ты кто вообще? — напрягся гость.
Может Вальку позвать? Я все-таки полезный, может и заступится. Ага, залечу к ней в баню и даже сказать ничего не успею — удавит.
— Извините, но это вы к нам пришли, а не я — к вам, — не сдался я.
Вздохнув, гость наконец-то представился:
— Константин Викторович. А ты?
— Андрей, — я от отчества решил воздержаться. — Приемный ребенок бабы Зины.
— Что ж ты сразу-то не сказал! — обрадовался голос. — Ты не бойся, у нас тут воров не водится — у своих воровать последнее дело. Я захожу.
И он, не дожидаясь разрешения, просунул руку над калиткой, открыв крючок, и зашел внутрь. Высоченный — аккурат размером с забор, метра два. Одет в брюки и белую рубаху, в правой руке — силуэт чемодана, а разглядеть черты лица мешает темнота.
— Свет включил бы, — напомнил он. — Надо оно тебе — ноги в темноте ломать? — издал легкий смешок. — Я-то тебя хорошо вижу, а ты меня — нет.
Еще одна не озвученная в фильме особенность оборотней. Если по выходу из бани Валя дотянется до тонкой кромки месяца в небесах и распустит его на нити для нового платья, я уже даже не удивлюсь.
— А вдруг вы меня на выключатель отвлечь хотите, а сами что-нибудь украдете? — продолжил я тянуть время.
Волчицу дождаться надо — она разберется.
— Ты из города, да? — догадался гость. — Совсем там вас запугали, — вздохнул и принялся запугивать сам. — Поверь, если бы я захотел чем-то навредить тебе или этому дому, ты бы мне помешать все равно не смог.
— Заору — Валентина выбежит, соседи всполошатся, — предположил я, сделав шаг назад.
Силуэт Константин Викторович издал жизнерадостный смешок:
— Хочешь дурачком себя выставить — кричи. Меня в поселке все знают, я учителем работаю.
Плюнув, я сходил на крылечко и щелкнул прибитым рядом с дверью выключателем. Лампочка над дверью зажглась, и я обернулся, увидев гладковыбритого, короткостриженого, обладающего впалыми щеками, худого русоволосого мужика. Улыбается, темно-зеленые глаза весело поблескивают из-под густых бровей.
— Как тебе у нас в Липках? — спросил он.
— Деревня как деревня, — пожал я плечами и поделился новостями, надеясь сплавить гостя. — Толька-пастух умер, земля ему пухом.
Беги похороны помогай организовывать.
— Ужасная потеря для всего поселка, — вздохнул он и деликатно меня поправил. — Только не «Толька-пастух», а Анатолий Юрьевич. Девяносто три года человеку было все-таки, а ты, уж прости, молод и должен уважать старших. Может на крылечко присесть пригласишь, или так у калитки гостя держать и будешь?
— Извините, я не знаю, насколько мне позволено распоряжаться участком, — развел я руками.
Мужик посмурнел, подвигал бровями и ничего хорошего не предвещающим тоном вынес вердикт:
— Валька зашугала!
— Нет! — выпалил я чуть поспешнее, чем следовало бы.
Константин Владимирович подошел к крылечку и опустился на него, поставив чемодан рядом. Теперь получилось разглядеть, насколько потрепан, но аккуратно отглажен и чист его костюм. Сочувственно глядя на меня, он грустно усмехнулся:
— Представляю, что у тебя в голове творится. Ты же из города, там про нас чего только не сочиняют. А тут — привезли и как в прорубь бросили. Трепыхаться не будешь — замерзнешь. Будешь — злая щука приплывет и ноги откусит. Прав?
Охренеть как прав! Но признаваться стыдно — получится, что на девчонку жалуюсь.
— Я очень благодарен Зинаиде Матвеевне за приют и всем доволен, — сложив руки на груди, заявил я. — Просто еще не привык.
— Понимаю, — вздохнул он. — Ты — здоровый лоб, а она девочка.
Я попытался незаметно сместиться в тень, чтобы скрыть вспыхнувшие уши.
— Не поможет, — прокомментировал он и напомнил. — Я в темноте не хуже, чем днем вижу. Ладно, — хлопнул себя по ляжкам. — Если ты такой гордый, давай я тебе просто расскажу о Валентине и всех нас. Присаживайся.
Пришлось опуститься с ним рядом. Устремив глаза в ночное небо, он тихим, спокойным голосом начал рассказывать:
— Обычные люди нас ненавидят.
— Это, конечно, они зря, — подпустил я сарказма в голос.
— Есть за что, — признал он. — Первые поколения оборотней дел много наворотили, пытались власть в и без того трещащей по швам стране взять. Под пулеметами полегли почти все, а новым и выжившим отдуваться пришлось — в семьдесят шестом году только запрет на поселение ближе ста километров от города сняли. И до сих пор запрет на работу остается — только в частном порядке наняться можно, и то не каждый возьмет. У нас тут мужики в артели собираются, на стройки, лесоповалы, шахты да грузчиками работать ездят. Обычно даже платят, — усмехнулся. — Ну и по-мелочи — огород там кому вскопать, урожай собрать помочь. А так, в основном, на пособия жить приходится — и то с трудом выгрызли, в восемьдесят пятом, когда как-то многовато преступлений стало — жрать-то что-то нужно? Оборотня милиции поймать сложно, а свои его не выдадут — у нас тут друг за друга горой стоять приходится, иначе сожрут и выплюнут. И ты теперь один из нас, Андрей. Чтобы ты там не думал, но в Липках тебя никто не обидит — здесь обычных людей больше, чем оборотней живет, и никто
