стал рабом всепоглощающей страсти, которую не утолит даже вечность.
Отныне все женщины, которых он когда-либо знал, перестали для него существовать. С появлением Спириты он забыл о земной любви, как Ромео забыл Розалинду, увидев Джульетту6. Будь он Дон Жуаном, все три тысячи милых имен сами собой оказались бы вычеркнуты из его списка7. Не без ужаса Ги ощутил, как его охватывает пламя, которое жадно поглощает мысль, волю, силы и оставляет в душе только любовь. Но было слишком поздно, он уже не принадлежал самому себе. Барон Ферое не ошибся: для смертного нет ничего более захватывающего, чем перейти границу жизни и блуждать среди теней без золотой ветви, подчиняющей духов8.
Страшная мысль пронзила Маливера. Что, если Спирита не захочет больше показаться? Каким способом тогда заставить ее вернуться? И если такого способа не существует, как он вынесет солнечный мрак после того, как узрел истинный свет? Невыносимое горе навалилось на него, тяжелейшее уныние охватило душу; на мгновение, длившееся целую вечность, он почувствовал полную безысходность. Не было никаких оснований для подобного предположения, однако на глаза навернулись слезы. Они скапливались под ресницами и, как ни старался Ги сдержать их, стыдясь собственной слабости, в конце концов медленно заструились по щекам. Маливер плакал… и вдруг с изумлением, смешанным с восторгом, ощутил, как тончайшая вуаль, сплетенная из воздуха, сотканная из ветра, ласково прикоснулась к его лицу и стерла горькие капли. Даже трепещущее крылышко стрекозы не показалось бы ему таким нежным. То не был плод его воображения, потому что он трижды почувствовал ласковые прикосновения, а когда слезы высохли, Маливер заметил, как тает в тени, подобно облачку в небе, полупрозрачный белый сгусток.
После столь трепетного и сочувственного знака внимания Маливер уже не сомневался, что Спирита, которая, похоже, постоянно находилась где-то поблизости, еще отзовется на его призыв и с присущей высшим существам ясностью ума найдет простое средство общения. Спирита могла являться в этот мир, поскольку душам умерших разрешено вмешиваться в дела живущих, но ему, смертному, облаченному в тяжелую плоть, не дозволено было следовать за нею туда, где она обитала. Мы никого не удивим, если скажем, что мрачное отчаяние Маливера сменилось самой светлой радостью. Можно лишь догадываться, какой силы должны быть чувства, вызванные духом, если даже простая смертная женщина способна десять раз на дню погрузить вас в бездну ада и вознести к вершинам блаженства, внушая вам желание то пустить себе пулю в лоб, то купить виллу на берегу озера Комо9 и укрыть там навеки ваше счастье.
Если вы сочтете страсть, захватившую Ги, слишком неожиданной, вспомните, что любовь рождается иногда от одного взгляда, что дама в театральной ложе, которую вы увидели в лорнет, мало чем отличается от души, явившейся вам в зеркале, и что многие сильные чувства начинаются именно так. Впрочем, что касается Ги, то его любовь была не столь внезапной, как может показаться. Спирита уже давно витала вокруг ничего не подозревавшего Ги и готовила его к встрече с потусторонним: она внушала ему мысли, идущие дальше пустых видимостей, смутными напоминаниями о высших мирах вызывала в его душе тоску по идеалу и отвращала от пустых страстей, заставляя предчувствовать счастье, которое земля ему дать не могла. Это она разрывала все растянутые вокруг него сети, все начала сотканных тканей, она изобличала вероломство и глупость в той или иной мимолетной возлюбленной и до сей поры охраняла его от нерасторжимых уз. Она остановила его на краю непоправимого, ибо, хотя в жизни Ги и не произошло никакого значительного, с человеческой точки зрения, события, он приблизился к поворотной точке. Судьба его лежала на таинственных весах, именно это заставило Спириту выйти на свет и дать о себе знать. Она больше не могла управлять Ги одними лишь оккультными способами. Почему Маливер так волновал Спириту? Действовала ли она по собственному желанию или подчинялась приказу, исходившему из той лучезарной сферы, где, как говорил Данте, могут все, что захотят?10 На этот вопрос могла ответить только Спирита. И, будем надеяться, вскоре ей представится случай все объяснить.
Наконец Маливер лег и сразу же заснул. Его сон был легок, прозрачен и полон ослепительных чудес, более всего походивших на видения. Перед его закрытыми глазами распахнулись голубые просторы, через которые полосы света проложили серебряные и золотые долины, теряющиеся в безграничной дали. Затем эта картина улетучилась, и он увидел бездну и ослепительные, сверкающие потоки, подобные каскадам расплавленных звезд, падающих из вечности в бесконечность. Каскады тоже пропали, а на их месте раскинулось небо ослепительно яркого белого цвета – цвета риз, некогда облачивших Преображенного на горе Фавор11. На этом фоне, являвшем сияние в чистом виде, даже самые яркие звезды показались бы черными, и, однако, то там, то сям в нем взмывали мощные фонтаны искр: то было как бы кипение вечного становления. Время от времени в необъятном излучении, подобно птицам на фоне солнечного диска, проносились духи, но их можно было различить не по тени, а по другому свету. Ги показалось, что в их рое он узнал Спириту, и он не ошибся, хотя она была всего лишь сверкающей точкой в беспредельном пространстве, маленьким пылающим шариком. В вызванном ею видении Спирита хотела показать себя в своей родной стихии. Душа Ги, освобожденная во сне от телесных уз, отдавалась этой картине, и в течение нескольких минут он мог видеть внутренним оком не сам потусторонний мир, который дозволено созерцать лишь душам полностью свободным, но лучик, проникший из-под двери в неизвестное. Так на темной улице под воротами освещенного дворца можно заметить полоску яркого света и по ней судить о пышности празднества. Не желая утомить слабый человеческий организм, Спирита рассеяла изумительные видения и погрузила Маливера в обычный сон. Попав в его темные объятия, Ги почувствовал, что погружается в непроницаемый мрак, словно ракушка в толщу черного мрамора. Затем все стерлось, даже это ощущение, и Ги два часа черпал силы в том небытии, из которого все живое выходит помолодевшим и посвежевшим.
Он проспал до десяти часов. Джек, поджидавший пробуждения хозяина, заметил, что Ги проснулся, распахнул настежь створку двери, которую держал полуоткрытой, вошел в комнату, раздвинул шторы и, приблизившись к постели Маливера, подал ему на серебряном подносе два только что принесенных письма. Одно было от госпожи д’Эмберкур, другое – от барона Ферое. Первым Ги распечатал письмо барона.
Глава VI
Записка барона Ферое состояла из одного вопроса:
