Юлия Цезаря. Так было во все времена и в разных странах...
После убийства Александра II русский трон занял его сын, Александр III. Это был очень ограниченный, малообразованный человек, который до конца своей жизни не выучился правильно писать на каком-либо языке, в том числе и по-русски. Он был настоящим антисемитом, и, кажется, в этом отношении он занимал первое место среди русских царей и императоров после Елизаветы Петровны.
Я не включаю сюда Ивана Грозного, который после взятия Полоцка на вопрос своих воевод, что делать с полоцкими евреями, отдал приказ: «тех, кто готовы креститься, — крестите, а тех, кто не хочет креститься — утопите в реке Полоте». Но этот талантливый царь совершал еще много больше чудовищных жестокостей над своим собственным народом.
При Александре III начались погромы, издавались антисемитские законы и вводились правовые ограничения против евреев. Эта полоса вызвала всеобщее разочарование и среди представителей еврейской буржуазии, и среди привилегированных элементов. Часть их пыталась, правда, без большого успеха, сохранить свои верноподданнические позиции. Кое-кто пытался возложить ответственность за гонения на революцию. Однако, это еще было бы возможно и естественно даже при Александре II, но стало просто смешным при его преемнике. Привязанность к Александру III даже еврейских магнатов выглядела бы «односторонней», без малейшей встречной приязни. Об отношении к режиму со стороны еврейской интеллигенции и говорить нечего. Следы этого жестокого разочарования можно легко обнаружить у еврейских писателей того времени, у Богрова, у Бен-Ами, который, по словам его биографа, стал мизантропом и нашел единственное свое утешение в религии, в «поразительных звуках божественного гимна «Кол-Нидрей», в этом великом произведении искусства еврейской литургии, которая заставляла трепетать до самых глубин сердца, способные чувствовать».
Для евреев-революционеров положение особенно осложнилось после того, как надежды на успех революции рухнули. «Народная Воля» была разгромлена после занятия трона Александром III.
От редакции: Исторический этюд М. А. Алданова приводится нами в извлечении в переводе с еврейского из газеты «Форвертс» от 7 июня 1942 г. Нью-Йорк. Русский оригинал манускрипта нам не удалось получить.
Я. Г. ФРУМКИН. ИЗ ИСТОРИИ РУССКОГО ЕВРЕЙСТВА
(ВОСПОМИНАНИЯ, МАТЕРИАЛЫ, ДОКУМЕНТЫ)
Последующие строки посвящены преимущественно борьбе русских евреев за равноправие и защите их от преследований.
Как член Политического Бюро при евреях-депутатах 4-й Государственной Думы, я уделял особое внимание состоявшему при нем информационному бюро. Большая часть приведенных мною материалов и документов в свое время была собрана этим информационным бюро.
Как видно из заглавия, статья моя отнюдь не претендует на полное и исчерпывающее освещение вышеуказанной темы. Я лишь рассказываю в ней о событиях и встречах, особенно ярко запечатлевшихся в моей памяти.
I. ОТ НАЧАЛА ВЕКА ДО СОЗЫВА 1-Й ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЫ
Весной 1897 г. я кончил курс Ковенской гимназии и осенью того же года был принят в число студентов Юридического факультета С. Петербургского Университета. Я вскоре примкнул к еврейскому студенческому кружку, членами которого были, между прочим, Григорий Адольфович Ландау, один из самых выдающихся людей, с которыми мне привелось встретиться на моем жизненном пути, Иосиф Михайлович Кулишер, ставший всемирно известным экономистом, С. Л. Каменецкий, впоследствии секретарь Общества распространения просвещения между евреями в России, и С. Я. Яновский — известный своими трудами по статистике евреев в России. Члены кружка время от времени читали доклады на его собраниях, и я избрал темой моего доклада еврейские хедера. Материалом для этого доклада послужило обследование мною нескольких десятков хедеров, которое я произвел в один из моих приездов в Ковно, куда я обычно ездил на каникулы.
Хедерам русско-еврейская интеллигенция уделяла очень мало внимания, несмотря на то что численно подавляющая часть подрастающего еврейского населения в них обучалась. К ним обычно огульно относились отрицательно. Я сам в хедере не обучался. Среди хедеров были уже и такие, которые в некоторой мере усвоили современные методы преподавания. В них дети обучались грамматике, и ознакомление с древнееврейским языком производилось приблизительно таким образом, как преподавался, например латинский язык в гимназиях. Но в большинстве хедеров преподавание велось методами, веками для хедеров установленными.
Лишь только ребенок был обучен чтению, меламед заставлял его читать и понимать Библию, конечно, в оригинале на древнееврейском языке, который отнюдь не являлся родным языком детей — которым был идиш, в то время называвшийся жаргоном. Среди хедеров попадались и плохие, в некоторых ученики медленно успевали. Но в большинстве хедеров успехи учеников показались мне поразительными. Почти всюду мальчики 8 лет уже не только читали Библию, понимали ее текст, но также читали и понимали комментарий Раши, нелегко понимаемый и притом написанный совершенно другим шрифтом и на языке, отличном от языка Библии. Я пришел к выводу, что для; еврейских мальчиков темп обучения в общих школах едва ли не слишком для них медленный, и что еврейские мальчики в общих учебных заведениях не страдают от переутомления, а скорее, так сказать, от недоутомления. Я ознакомил моих товарищей по кружку с моими наблюдениями и выводами и помнится, доклад мой вызвал удивление.
Весной 1902 года «за участие в разлитии легко испаряющихся вредных для здоровья химических припасов» я был исключен из университета без права поступления в какое-либо учебное заведение. Кстати сказать, обвинение это было ложным — я химической обструкцией не занимался. Правда, я уговаривал профессоров, шедших читать лекции, от этого отказаться ввиду того, что студенты постановили закрыть университет, протестуя против избиения их полицией 8 февраля 1902 г., но как раз в этом я обвинен и уличен не был. Ряд профессоров хлопотал перед ректором об отмене постановления о моем исключении, бывшем особенно суровой карой, потому что исключён я был за неделю до того, как имел получить так называемое выпускное свидетельство и приступить к государственным экзаменам. Ректор им отвечал, что странным образом профессора обо мне очень хорошего мнения, а педеля — очень плохого. Победили педеля, исключение осталось в силе, и я был выслан из Петербурга.
Я отправился в Гейдельберг, где записался в студенты на летний семестр, по окончании которого я вернулся на родину — в Ковно. По приезде туда я узнал, что в предместье Ковно, так называемой Вильямпольской Слободе, преимущественно населенной евреями (где впоследствии при Гитлере было Ковенское гетто), — голод. Почти все жители «Слободки», как это предместье обыкновенно называли, жили сплавом леса плотами — их называли «консортниками». Зима в 1902 году была исключительно бесснежная. Отсутствие снега мешало привозу леса к рекам и «консортники» остались без заработка. Все запасы были съедены, все
