головушка, — сказал Вельяминов, — покину родную сторонку… Поеду в чужой край искать счастья…
Эта мысль совпала с думами Некомата.
Он даже вздрогнул.
— С чего так? — спросил он, стараясь принять равнодушный тон.
— От добра добра не ищут. Что мне здесь делать? То ль дело у князя тверского! У него и почет, и казны добудешь… Такому князю и служить любо… У тебя тоже беда стряслась?
— Н-да, — процедил Суровчанин.
— Слышал я, как ты у знахаря говорил, что пасынок убег. Я его знаю — Андрей Лексеичем звать… Да и тебя тоже. Чай, и меня признал?
— Признал: сын тысяцкого.
— Да, сын его, а не сам тысяцкий, как должно бы быть… Изобидел меня Димитрий Иоанныч… Прямо скажу — отъеду от него в Тверь.
На минуту он замолк, потом спросил решительно:
— Ты ведь тоже бежать задумал?
— Я? Да… Нет… — замялся застигнутый врасплох купец.
— Ты не виляй. Чего таиться? Не выдам. Сам слышал, как ты говорил, что «беда» и что «бежать надо». Хочешь — едем вместе. Говорю — у тверского князя нам будет не жизнь, а масленица. Он московских ласкает. Сразу первыми людьми станем.
— Об этом, брат, надобно подумать. Тебя в Москве дома ждут?
— Кому ждать? Бобыль.
— Так езжай ночевать ко мне. Ну и потолкуем.
— Что ж, можно.
Результатом этой ночевки и «толкования» было то, что через несколько дней Некомат спешно продал свои московские лавки, а Вельяминов свой дом.
А еще некоторое время спустя оба они бесследно исчезли из Москвы, прихватив с собою нескольких людишек.
Усадьба и поместье Кореева были брошены на произвол судьбы.
Конечно, этим с большой пользой для себя воспользовались «добрые» соседи.
Не положил охулки на руку и Пахомыч, которого Некомат почему-то не счел удобным взять с собою.
VI. Поп Митяй
После погребения последнего тысяцкого отец Михаил — он же Митяй — вернулся в село Коломенское.
Какою убогою показалась ему маленькая деревянная церковь, в которой он служил, после величественных храмов Чудова монастыря!
Каким тесным и жалким представлялось ему Коломенское после Москвы, — уже и тогда довольно обширной, — с ее палатами бояр, с ее церквами, блещущими золотыми маковками!
«Разве здесь мне место? — думал он однажды, стоя у окна в одной из горниц своего маленького дома и смотря на десятки в беспорядке разбросанных лачужек с потемневшими соломенными крышами. — Другие в Москве священствуют, а меня вон куда кинуло. А нешто они ровня мне? Будь я в Москве, на глазах у великого князя, чего б я не добился… Протопопом-то, наверно, давно бы был… Эх-эх!..»
И сердце его усиленно билось от себялюбивых помыслов и от зависти к другим, более его счастливым.
— Великий князь сказал, что не забудет меня, что охочь почаще слышать… Дал бы Бог. А только теперь уже которая седмица идет с той поры, а нового мало…
В это время он заметил молодого человека в подряснике, подъезжавшего к его дому в маленьком волоке[7] и оглядывавшегося по сторонам, как будто он что-то искал глазами.
Митяй вгляделся и узнал в проезжавшем одного из митрополичьих келейников.
Затем он услышал, как келейник спросил какого-то прохожего:
— Где тут поп Михайло живет?
— А вот издеся, — донесся ответ.
«Ко мне от владыки!» — мелькнуло в голове Митяя, и он поспешил в сени навстречу приезжему.
Вскоре келейник вошел в дом.
При виде Митяя он сказал:
— Ты отец Михайло будешь? Собирайся сейчас, и едем: владыка тебя требует.
— Зачем? — не без робости спросил поп.
— А уж это мне неведомо.
Через несколько минут Митяй уже мчался в волоке с келейником к митрополичьим палатам.
Когда он приехал, его тотчас же ввели к владыке.
Святой Алексий был не один: с ним находился Димитрий Иоаннович и несколько княжеских приближенных.
Почтительно поклонившись великому князю и приняв благословение от митрополита, Митяй остановился в нескольких шагах от них, склонив голову.
Он чувствовал на себе пытливые взгляды нескольких десятков глаз и слегка смущался.
— Подойди поближе, отец Михаил, — ласково промолвил великий князь.
И когда тот приблизился, продолжал:
— Не забыл я, как сладостно говоришь ты… Хочу почаще слушать…
— По воле княжеской, — промолвил митрополит, — перевожу я тебя из села Коломенского в Князеву церковь… И будешь ты духовником великокняжеским.
— Рад? — спросил, улыбаясь, Димитрий Иоаннович.
— Рад ли, рад ли? — проговорил дрожащим голосом Митяй.
И не мог продолжать — дух захватило.
Он только земно поклонился владыке и великому князю.
Святой Алексий зорко взглянул на нового княжеского духовника, и по лицу владыки словно пробежала тень.
Быть может, его чистое сердце подсказало, что только мирскими помыслами полна душа Митяя.
Великий князь вскоре его отпустил, приказав «собирать свой скарб не мешкая, чтобы дня через два и перебраться».
Возвращаясь домой, Митяй, что называется, не чувствовал под собой ног от радости.
«Наконец-то!» — думал он.
Он понимал, что в его жизни наступает перелом, что он находится на пути к богатству и почестям.
Приближаясь к своему домику, он самодовольно подумал: «Скоро мы в палатах заживем!»
Снимая дома свою рясу из грубой, дешевой ткани, он презрительно посмотрел на свою скромную одежду и думал: «Чай, таких-то не станем носить. Нет, нам шелки теперь надобны».
Дьякон, уже слышавший, что за отцом Михаилом приезжали от владыки, подивился перемене, которая произошла в Митяе в продолжение немногих часов: глаза сияли, голова была гордо закинута. Он смотрел спесиво и ходил гоголем.
— Уезжаю, дьякон, из вашего болота, — сказал он, — пора. И то зажился. Здесь ли мне место? Ну, да теперь все пойдет по-новому. Слыхал? Духовником я сделан великокняжеским.
Дьякон сделал удивленное лицо.
— Да, — продолжал Митяй, — в княжьих палатах буду жить… Есть-пить с княжьего стола… Сильным я, дьякон, стану человеком.
— Нас, сирых, отец Михаил, своей милостью не оставь, — униженно кланяясь, сказал собеседник.
На это Митяй покровительственно заметил:
— Не оставлю.
Уйдя от отца Михаила, дьякон поспешил разнести весть по всему Коломенскому о счастье, выпавшем на долю Митяя.
В этот и в следующий день часто скрипели, отворяясь, ворота двора Митяева, впуская разнообразных гостей, приходивших поздравить «с князевой и владычной милостью».
Перед Митяем заискивали, унижались.
Прежние враги его теперь пришли на поклон.
Митяй держал себя с посетителями свысока, слова ронял с таким видом, как будто делает великую честь слушающим.
Его сердце было переполнено радостным чувством удовлетворенного тщеславия.
Мечты его все возрастали.
Уж ему теперь казалось мало быть только великокняжеским духовником. Он мечтал о большем.
Он надеялся приобрести влияние на Димитрия Иоанновича, стать его правой рукой.
Впоследствии оказалось, что мечты
