история в голову зашла, сам не пойму, но такие часы у меня когда-то были от дружка близкого и точно их украли у меня. На такой же стройке, только под Читой дело было. И я эту историю в тот момент припомнил, да и разозлился по настоящему. За паренька этого, бригадира, за часы, которые Славка дружок мой, как-то с руки снял и мне подарил, но больше за себя разозлился, за слабость свою, что вечно перед такими хмырями робею и терплю их выходки. Всю жизнь от таких терплю и ненавижу себя за это и эта ненависть наконец не внутрь меня, а наружу поперла. И я попер на этого Гришку и все про часы твержу и про труп, а он сперва оторопел, а потом глаза у него расширились и он на меня полез: у него в руке нож для резки линолеума, а у меня молоток. Я шаг на него сделал, замахнулся эдак хитро для вида, и уже хотел молоток перехватить поиначе, чтоб его одарить с размаху, да только чувствую споткнулся и лечу.
Сторож прихлебнул чаю и снова потянулся к моей пачке, кивнув мне для видимости, мол, вроде как спросил. Я также кивнул в ответ и ждал, чтобы он продолжил. Хотя эта часть его история мне была знакома, мне было интересно сравнить ощущения. Но ничего особенного про сам момент перехода он рассказать не смог: то ли растерялся в этот момент, а то ли потом забыл свои ощущения.
– Все там было вроде как обычно, на первый взгляд. Пыли много? Так и на стройке её много, так что я в первый момент и не заметил большой разницы.
Сторож стряхивал пепел в кулак не замечая, что промахивается и попадает большею частью на пол.
– Я ведь перво-наперво подумал, что, я споткнувшись с девятого этажа сверзился, и все голову ломал: как это у меня так удачно вышло, что я ничего себе не переломал? А уж потом увидел бараки двухэтажные и стало мне странно до невероятности – откуда бы они тут? И пошел я бродить в растерянности меж этих бараков: хожу голову ломаю, в понятие не войду никак, и вдруг – звук какой-то странный…
– Свист? – я не вытерпел и влез в его рассказ.
– То ли свист а то ли дышит кто с трудом. У нас однажды на стройке под Иркутском парню ребра пропороло арматурой, так вот он похоже дышал… С свистом таким страшным. Да… А потом крик. И голос знакомый такой, будто я этот голос, пять минут как, слышал. Я побежал на голос и вдруг вижу две фигуры, одна здоровая, серая, страшная, а вторая – этого самого Гришки-подлеца. И сразу я сообразил, что дело плохо, а он, Гришка видать перетрухал и себя потерял: стоит, ноги подсогнул и что-то лопочет на своем языке, молится видать. Мне он хоть и не друг никакой, а все же человек живой, а тот второй – явно нелюдь, вот я и зову его: Гришка, мол, бежать надо! А тот не может. Стоит и ждет, пока мертвяк к нему подойдет и жрать станет. Ну я, понятное дело, сам боюсь, а все же побежал к этому Гришке,за руку схватил и за собой тяну , а все, знаешь без толку – окаменел аж, и пыльный этот на подходе. Ну я в сердцах в мертвяка молотком запустил – аж искры зелёные в разные стороны полетели да и бежать. Только за спиной звук какой услышал: будто из Гришки внутренности высасывали – страшный звук. Оглядываться не стал, а только ходу прибавил, и стал петлять мимо бараков. Петлял-петлял, пока не увидел, что в одном дверь открыта. Ну, я туда. Забегаю, дверь за собой прикрыл и вверх на второй этаж. Там комната открыта, в комнате окно на улицу: Дай, – думаю. – Выгляну в окно, оценю ситуацию. Только не успел до окна дойти, чувствую, что-то меня тормозит. Остановился и обмер: комната знакомая, мебель – видел уже, календари на стенах – и те помню. Всего рассказывать не стану, только одно скажу – кровь на мне. Верочкой ее звали, в этой комнате мы с ней сошлись, в этой она и померла. Я вроде как ей сам и денег дал, и к этому доктору отправил, чтобы плод вытравить… И вот стою я, по сторонам пялюсь, а только чувствую, что кто-то сзади на меня смотрит. И обернуться хочу, в ноги упасть, прощения просить, а не могу. И тут свист этот опять услышал. Как подбросило меня: я окно толкнул и со второго этажа наружу бросился.
Глава восьмая
За окном сторожки начало светать и пришла пора прощаться. Он собственно так и сказал: ”Тебе пора.” А я не спорил. Все что я хотел, я услышал, ночь переждал, а больше у меня тут дел никаких и не было. На улице было прохладно, но рассвет гнал от меня вчерашние страхи, и я старался спокойно обдумать рассказ церковного сторожа. Итак, кроме меня, еще, по крайней мере двое побывали в пыльном мире за подкладкой, и один из них попал туда от меня совершенно автономно. Стало быть, вся эта история не плод моего воспаленного сознания, а что самое важное, что факт пропажи этого самого Гриши, если верить сторожу, был потом официально подтвержден полицией. Единственное что меня смущало – это вся история с его умершей от подпольного аборта Верочкой. Он-то напирал, что место это что-то вроде преисподней, потому и рванул поближе к церкви – грехи замаливать, но ни я ни эта Аня-Ася никого из своих знакомых не встретили. Да и какие у нее грехи у малолетки! А вот у меня их было весьма, и посещал я это место ни единожды, но ничего кроме старых гаражей и бойлерной, с которой в детстве прыгал, я там не заметил. Стоило бы девчонку поспрашивать, да только где её найдёшь теперь. Второе – почему сторож этот… Я вспомнил, что не спросил его имени. С другой стороны, его-то мне найти будет не сложно – у него другой прописки кроме этой сторожки нет и быть, как я понял, не может. Так вот, почему сторож туда попал вместе с этим Гришей? Это удачно укладывалось в теорию высшего суда, куда старика могли вызвать, хоть в качестве свидетеля, но совершенно не укладывался в эту теорию, побег сторожа с этого самого суда, тем более, что там готовилось к слушанию дело о смерти
