class="title1">
132
Невозможность Японии.
133
В зеркале заднего вида: перекресток, «Ямаха» и два развевающихся по ветру хвостика из-под шлемов, когда трогается мотоцикл. Секунды тянутся. И вдруг в ночной темноте: всполохи, мигалки. Полиция – похоже, хочет меня арестовать. Я сворачиваю на обочину после некоторых колебаний: двухсот пятидесяти метров колебаний.
134
Из машины выходят двое полицейских и, держа руки на кобуре, медленно, по-крабьи, крадутся в мою сторону, готовые выхватить оружие, вышибить мне мозги. На секунду я чувствую себя преступником, каких на свете еще поискать. (Возможно, так оно и есть.)
135
Париж сводит с ума.
136
Полицейский № 1 (толстяк с усиками, стереотипный легавый 80-х, будто вышел из фильмов Жерара Ури с Луи де Фюнесом) показывает мне, чтобы я опустил стекло, и, когда я это делаю, он говорит гробовым голосом, будто я совершил самое страшное нарушение ПДД:
– Мсье, вы два раза проехали на красный.
– Вы уверены? – спрашиваю я, думая про себя, что, вообще говоря, нет ничего грустнее комедий с Луи де Фюнесом.
Фильмы с Луи де Фюнесом всегда казались мне бесконечно грустными. Но еще грустнее – первый «Супермен» Ричарда Доннера, снятый в 1978-м.
Полицейский № 2:
– Вы смеетесь над нами?
Он худой, высокий, платиновый блондин: стереотипный эсэсовец, скрывающий природную мягкость. Я:
– Что?
Еще я думаю, что нет ничего грустнее Супермена, потому что он видит смерть своей возлюбленной, хрупкость ее человеческой жизни, когда она падает в трещину от землетрясения, порожденного безумием Лютера. И поэтому самое невыносимое – это тоска Супермена, его неутешное одиночество. Бессмысленное бессмертие.
– Вы дальтоник?
И, поглощенный мыслями о бесконечной печали Супермена (вечного и одинокого), о моей детской травме от этой сцены (кажется, именно в тот момент – мне было девять с хвостиком – я осознал свою человеческую, безнадежно и непоправимо человеческую природу и начал собирать спичечные коробки), я повторяю:
– Что?
А вообще, нет ничего человечнее Супермена. Самый отчаянно-безумно-человеческий поступок – это когда он, из любви, меняет ход истории, заставляет Землю вращаться обратно, отматывает время вспять, чтобы оживить свою любимую и спасти ее. И лишь когда полицейский № 1 злобно говорит: «Ваши документы, будьте любезны», я возвращаюсь на свою Землю и понимаю, о чем меня спрашивают.
– Э-э… у меня не с собой… но где был второй красный? Я не заметил.
Полицейский № 2:
– Выходите из машины, медленно.
Я повинуюсь, он прижимает меня к машине, обыскивает, щупает между ног.
– Вы пили, мсье?
– Не особо.
– Что значит не особо?
– Ну, пиво спиртным не назовешь.
– Он над нами издевается. Проверим его корыто и выпишем по полной: резина лысая, оскорбления, страховки нет, да еще два проезда на красный.
– Это не корыто, это «Меркьюри».
Полицейский № 1:
– Молчать!
Полицейский № 2:
– Машина ваша?
Я:
– Э-э… скажем так: одолжил.
– Чем дальше, тем лучше. Пригляди за ним, осмотрю багажник.
Полицейский № 2 держит меня на мушке. Полицейский № 1 запускает руку в открытое окно, дергает рычажок, направляется к багажнику, надеясь, видимо, найти там труп. (Тут у меня на секунду закрадывается сомнение, превращаясь в потоотделение: надеюсь Ньецленд не забыл в багажнике чей-нибудь труп.) Вдруг блондин вскрикивает как телка, но тут же спохватывается. Он что-то нашел в багажнике, какой-то предмет, вот он берет его. Победно поднимает над головой и кричит:
– А это что такое?
137
Я поворачиваю голову. И с облегчением вздыхаю:
– По-моему, похоже на бензопилу.
138
Бензопила, два литра рома, три литра арманьяка, четыре бутылки вина «Пик-Сен-Лу», упаковка из десяти банок пива «ТРАППИСТ-1», десять пачек чипсов с уксусом, по пять пачек жвачки и презервативов.
Сидя в участке перед описью найденного в его машине (за авторством полицейских № 1 и № 2), Ньецленд, которого я успел предупредить, проявляет чудеса дипломатии, чтобы всех убедить, что это сущий пустяк. Всего-то какие-то презервативы для пикника, на который они собирались с девушкой – а она, к слову, парижский адвокат. Он объясняет также, что это его машина, а сам он лесоруб. В итоге все забавным образом утрясается.
139
Пристегиваясь, я спрашиваю Ньецленда:
– На кой черт тебе бензопила в багажнике?
– Она была по скидке.
– Да у тебя даже сада нет!
– Понимаешь, цена была правда очень хорошая.
Я пристально смотрю на него. Вид у него серьезный.
– Ты просто больной.
– Да уж не больнее тебя! Нафига тебе вообще понадобилась моя тачка?
– Следить за тем, кто пришел за шифрованной книгой.
140
Пока мы едем до бензоколонки, он рассказывает, чем кончился праздник. Он настаивает, что я должен познакомиться с одной девушкой, его подругой, что она мне идеально подходит. Я говорю, что это невозможно, что он забывает: я влюблен в Сейзу, мою японку.
Он говорит: «Любовь – это все фантастика». Я возражаю, что тогда в моем случае это научная фантастика.
141
По возвращении на заправку, где за кассой стоит Жан-Поль, я осторожно осматриваю кучу мертвых лангустов: вероятно, они задохнулись, когда дуриан упал в пластиковый бак.
142
Сливаю все содержимое в женский туалет.
143
Принимаю вахту у Жана-Поля, и он уходит к своим пенатам.
Удивительней всего то, что нет никаких гневных сообщений от босса и что он меня не уволил. Видимо, там, на выезде с заправки, был не он, а его клон или двойник (нынче двойников как собак).
144
Дом на колесах все еще здесь. На антеннах над крышей сушится белье. Из торчащей вверх трубы с заостренным колпаком идет дымок. Вместо ооновского флага теперь какой-то красный, пересеченный по диагонали черной полосой с белым кантом. Что-то напоминает. Я смотрю в энциклопедическом словаре. Это Тринидад и Тобаго.
Я еще не пересекался с захватчиком. Может, он надумал пустить корни, обосноваться здесь, превратить мою заправку в кемпинг.
144 БЭ
Думаю о домомобилизации общества.
144 ЦЭ
Пока я размышляю над прообразом обреченного на скитания мира, пока рисую себе будущее без дома, без пристанища, за стойкой черный подросток с отцом ведут беседу. Пьют «Колу Зеро». Кусая гамбургер из «МакДака», подросток говорит:
– Бог видит нас, папа…
Я витаю в своих мыслях
