У меня есть два пистолета: дорогое, престижное оружие, работы одного из лучших мастеров в Мадриде. Они немалого размера, правда меньше рейтарских. У Саншо один, только гораздо попроще. Мой третий пистоль, можно назвать карманным – он маленький. Все они с колесцовыми замками.
Такой замок сравнительно надежен, но занимает много времени по взводу. Пока взведешь, пока зарядишь – сто раз убьют. А со взведенным долго не походишь – пружина ослабнет.
Вот у меня и возникла несколько идей как их полностью усовершенствовать – от ствола и калибра, до замка и способа заряжания.
Только я начал разряжать пистоли, чтобы потом их разобрать, как на лестнице раздался топот, а потом дверь банально вышибли могучим пинком. В комнату ворвались солдаты, в кирасах, морионах[17] и с алебардами, но замерли как вкопанные под стволами пистолетов.
– Мессир… – здоровенный усач с бантом сержанта судорожно сглотнул. – Мы… мы исполняем… н-не советую…
Он явно понимал, что с такого расстояния пули прошибут его кирасу как картон, к тому же я целился прямо в лицо.
– Что там происходит?! Берите этого шпиона немедленно! – сквозь солдат протолкался худющий, сутулый и стриженный в скобку мужичок полностью в черном и тоже уставился на стволы.
Я слегка ошалел от обвинения в шпионстве, но пистоли не опустил.
У чиновника сразу дар речи отбило.
И заговорил он только после того, как сержант пихнул его в плечо.
– В-ваша милость… – сильно заикаясь, жалобно проблеял черный. – Я н-не советую оказывать сопротивление. Мы выполняем приказ с-самого… – он громко икнул. – Самого прево Парижа! – его голос слегка окреп, видимо судейский думал, что упоминание «самого» прево меня испугает.
Но меня его упоминание скорее озадачило, чем напугало.
В голове лихорадочно бились мысли.
«Шпион? Какого хрена? Хотя, теоретически, мое прибытие из Испании может привести к такому обвинению. Но это только теоретически – испанские и французские дворяне таскаются туда-сюда с завидной регулярностью. Нет, здесь другое. А если это все-таки последствия убийства кавалера с письмом? Мало ли что тому старому хрычу в сутане в голову придет. С одной стороны, сопротивляться глупо, даже если я вырвусь из дома, из Парижа точно не выеду. А с другой – можно задержаться в Бастилии очень надолго – обвинения не шуточные. А палачи выбьют нужные показания в довольно короткие сроки. Или на всю жизнь искалечат. А оно мне надо? И что делать?».
Мысли трансформировались в решение не сопротивляться.
– Отставить… – я передал пистолеты Саншо, а сам встал и сдержанно поклонился судейскому. – Я вверяю себя в ваши руки.
Сержант облегченно шумно выдохнул, а черный преисполнился заискивающей вежливости.
– Благодарю вас, ваша милость, вы можете одеться. Не спешите, мы подождем, ваша милость…
В общем, через несколько минут я уже катил в черном «воронке», то бишь карете в Бастилию. Саншо почему-то не взяли. Голову я перестал ломать, решив, что все само по себе прояснится. Но настроением не блистал, естественно.
Дальше все развивалось стремительно, меня сдали из рук в руки мрачным дюжим и мрачным типам, которые без лишних объяснений заковали меня в кандалы и потащили…
В пытошную.
Да, настоящую камеру пыток, со всеми ее атрибутами. Мрачную, со сводчатыми низкими потолками, напрочь провонявшую сыростью, кровью и страданием. В углу расположилась сложное приспособление, опознанное как творчески модифицированная дыба, рядом с ней стоял стол с множеством пытошных приспособлений: плетьми, клещами и прочим зловещим инструментарием. Я поискал глазами «испанский сапог[18]», но не нашел, что неожиданно позабавило. Видимо от испуга я слегка охренел.
Правда веселье сразу исчезло, когда вежливый и аккуратный мужичок в фартуке, больше похожий на аптекаря, начал прилаживать к моей ноге две доски с винтами – тот самый слегка видоизмененный «сапог», черт бы его побрал.
– Прошу, – он кивнул подмастерьям, которые мигом стащили с меня обувь. – Так, что тут у нас, ваша милость… – кат начал примерять приспособу к ступне, со скрипом вращая винты. – Ага, так-так, ну что же… одну минутку, ваша милость…
Сказать, что я ошалел – это ничего не сказать. Не задав ни одного вопроса и сразу пытать? Так никто не делает, даже в глубоком Средневековье такое не практиковалось. Сначала клиента расспрашивают, потом пугают инструментарием, а дальше, по ситуации, уже приступают к воздействию, но опять же, никто сразу ноги не ломает. Что за хрень? Ладно, это может быть просто попытка взять на испуг, настроить клиента на покладистый лад, а если нет? А если я перешел дорогу столь влиятельным людям, что формальности уже лишние? Изуродуют, выбьют признание, урежут язык и на казнь или на галеры, что даже хуже. Был человек и нету, причем все формальности соблюдены. Твою же мать!
Уж не знаю, каким усилием воли я сохранил на морде невозмутимость, но при этом решил принять все обвинения, чтобы сохранить здоровье. С переломанными руками и ногами не сбежишь.
Палач определил устройство мне на ногу, после чего принялся ласково и убедительно рассказывать, что будет с моими костями и мясом при каждом повороте винтов.
Тут в комнату стремительно вошел еще один судейский, молодой мужик, в черном костюме из отличного материала, украшенного дорогими кружевами, явно немалый чин в судебной иерархии. Скорее всего, даже дворянин мантии[19].
С усами и бородкой, ухоженный и лощеный, с величественным выражением на морде, правда нос картошкой и пухлые, детские губы эту величественность сводили почти на нет.
– Шевалье де Бриенн? – поинтересовался он надменным тоном, усевшись за стол и недовольно зыркнув на подмастерьев палача, уронивших на каменный пол какую-то железяку.
– Я шевалье Антуан де Бриенн, – спокойно ответил я. – С кем имею честь?
– Я старший помощник прево Парижа Этьен Фаве! – гордо ответил лощеный. – Вы знаете в чем обвиняетесь?
– Нет.
– Вы обвиняетесь в шпионаже в пользу Испании, де Бриенн… – бросил Фаве, состроив серьезную рожу. – Рекомендую чистосердечно признаться во всем, в противном случае к вам будет применена пытка. Итак, я вам зачту, чтобы вы не утруждались воспоминаниями. Вы прибыли в Париж по приказанию герцога Лерма, для того, чтобы втереться в доверие ко двору и злокозненно вредить французскому престолу и государству. Если вы сознаетесь в этом, пытка не будет применена.
