наши отношения перейдут к тому этапу, которого я так долго ждал. Так и получилось.
А потом случилась беда. Она просто ушла в магазин – дома ее не было буквально минут сорок, и в этот момент в квартире случился страшный пожар. В огне погибли ее еще очень молодые родители. Она осталась без близких и без жилья – и это на последнем месяце беременности. Она была в таком состоянии, словно и сама сгорела там же.
Мы с бабушкой сразу же поселили ее к себе, и с этого момента было все решено. Я сказал ей, что готов быть с ней всегда, что ее ребенок станет моим, что теперь мы – ее семья. Она приняла все это с благодарностью, и начался новый этап в нашей теперь совместной жизни. И хоть к этому привела трагедия и невероятная боль для моей любимой женщины, теперь я был счастлив. Вскоре она родила дочь, которую решено было символично назвать Надеждой. Едва мне исполнилось восемнадцать, мы расписались, а девочку я тут же официально признал своей. Но мое счастье было очень хрупким и скоро разбилось.
Только прошла наша довольно скромная свадьба, как не стало моей бабушки. Она была уже очень пожилым человеком, и я понимал, что когда-то она уйдет. Но она умерла, и вместе с ней куда-то потерялась часть моей души, где я мог хоть немного еще быть ребенком. Мне пришлось быстро повзрослеть, времени на долгое горе у меня не было: нужно было содержать жену и ребенка. Я получал среднее профессиональное образование и одновременно работал по сменам: свободного времени не было совсем, но я не жаловался и не роптал, потому что точно знал, зачем все это.
К тому же вскоре появились хорошие новости: моя любимая снова забеременела, и я робко опять начал верить, что жизнь еще может наладиться. Но лучше бы эта надежда у меня не появлялась. Ровно через неделю после радостного известия я в свой выходной сидел дома и нянчил Наденьку: жена отлучилась, чтобы съездить в женскую консультацию. В автобус, в котором она ехала, врезался в грузовик. Было много пострадавших, но погиб только один пассажир – моя жена.
Я не мог поверить в это. Не хотел смириться с тем, что счастье, которого я так долго ждал, о котором постоянно молил, утекло сквозь пальцы. Вторая потеря за такое короткое время стала для меня фатальной.
Из родных людей осталась только моя дочь – я никогда не называл ее падчерицей, потому что это сухое бесчувственное слово, которое не передает моего отношения к ней. Она – единственная частичка, оставшаяся у меня от последнего близкого мне в этой жизни человека. Я понимал, что должен воспитать и уберечь ее – ради моей любимой женщины, которая ушла, оставив мне ребенка. И хоть я осознавал весь груз ответственности, в тот день я не выдержал и впервые в своей жизни напился до беспамятства.
Александра
Мой сын пугал меня с самого детства. Он никогда не был открыто агрессивным и не отличался в быту какими-то паталогическими склонностями, но даже в самые ранние времена он иногда смотрел таким взглядом, что по моей коже невольно пробегал холодок. В такие моменты я обычно винила себя: я думала, что малыш каким-то нутром чуял, что я не особо-то и была привязана к нему, и после таких ситуаций я удваивала усердие, чтобы стать хорошей матерью.
Я росла в благополучной и крепкой семье, мой муж тоже. Мы оба привыкли к теплым отношениям между родными людьми, а потому собирались создать здоровую атмосферу и в своей новообразованной ячейке общества тоже. Мы поженились сразу после окончания университета, и в первый же год брака я забеременела. В положенный срок родила здорового мальчика и начала его воспитывать. Поначалу младенец не вызвал у меня никаких эмоций. Я думала, что просто надо привыкнуть, но прошло полгода, и я осознала: все манипуляции с ребенком я делаю машинально, я кормлю и пеленаю его, вывожу на прогулку, но радости от этого не испытываю. Более того, до меня дошло, что так теперь будет всю жизнь – мое существование посвящено отныне ему. Эта мысль меня расстроила, но я была слишком совестлива и ответственна, чтобы попытаться сбросить свои обязанности на кого-то еще.
Я просто приняла это и продолжила привычный уклад, не испытывая к сыну ни сильных эмоций, ни особой привязанности. Но это не мешало мне должным образом заботиться о нем: ребенок был всегда накормлен, чист, я даже играла с ним по первому его требованию, правда, без особого энтузиазма, а также обнимала и прижимала к себе – потому что так делают все матери, а еще потому что я не хотела, чтобы он почувствовал, понял, что не очень много значит для меня.
Сын меня не раздражал, но на него уходило много сил и времени. Зато когда в гости приезжали родители – мои или мужа – я могла отдохнуть. Они с радостью занимались несколько часов подряд внуком, а я в эти мгновенья ускользала в свою комнату, забиралась с ногами на застеленную пледом кровать и читала книги. В эти моменты я было абсолютно счастлива. И особая их ценность была в том, что выпадали они мне не часто, но потому и эмоции были куда ярче.
Сын – кстати, мы назвали его Андреем – с раннего детства демонстрировал зачатки выдающегося интеллекта. Он развивался не просто по возрасту, но даже явно обгонял среднестатистических детей. Он рано начал ходить и говорить, а еще на удивление очень грамотно для ребенка выражал свои мысли.
Впрочем, это лукавство. Мне кажется, лет с четырех-пяти он вообще старался свои мысли вслух не выражать. Он был молчалив, но как-то зловеще молчалив. Казалось, что в его маленькой кудрявой головке бродят совсем недетские размышления. Иногда я ловила на себе его взгляд, и меня пробирала дрожь. В эти моменты мне казалось, что он меня ненавидит, и мою голову пронзала тревожная мысль – меня раскрыли! Он знает! Знает, что на самом деле я его не люблю!
После этого я начинала усиленно порхать вокруг ребенка, пытаясь загладить вину, которую чувствовала перед ним. Я добросовестно играла в скучные и нелепые для меня игры, водила малыша в парк, покупала ему там сладкую вату и мороженое, пытаясь прогнать из памяти тот зловещий взгляд, стараясь не зацикливаться на нем и уговаривая саму себя, что мне просто почудилось. И в то же время сын
