– Кирилл немного о вас рассказал, – сказала брюнетка. – Так мотает по свету… Зачем?
– Воздух монструозный. Давит… – засмеялся я. – Я дезертирую.
– Это малодушие?
– Примерно. Не переношу замкнутое пространство.
– Рецепт – весь мир за раз? – заманчиво смеется траурница.
– Ну да, – нетерпеливо бросаю я.
– Глобализация возвращает нас к Ойкумене, – развеселился Тимур. – Правила ставят границы, в них нечем дышать.
– Бестелесность в супрематизме и конструктивизме – предвестник глобализации, – смеется брюнетка. – Что значит, она неизбежна. Границы сотрет время и Всемирная сеть, смешав не только культуры, но и кровь. И Земля получит нового человека без всяких предубеждений…
– Если человечество снова не обделается, – я улыбаюсь ей. – Не всем это нравится.
– Всем не нравится, – смеется Тимур. – Будет драчка за родные замки и заборы. Новое вавилонское столпотворение. Так уже было.
– Угу.
Я пришел не за этим. Одна из бабочек без пары. Какая? Решать мне. На мне скрестились пять пар глаз, я снова широко улыбнулся, выцелив узкие, длинные глаза. Их прикрыли бокалом с красным вином – игра начиналась удачно. Я сел напротив, чтобы подсечь и брюнетку, и близорукую блондинку зараз. Все равно кого. Мне требовалось вылечить свое «я» заместительной терапией.
– Лучше бы мне сесть между вами. Замерз, – улыбнулся я.
Бабочки переглянулись и рассмеялись.
– Садитесь, – пригласила брюнетка и протянула мне руку через стол. – Майра.
Я решил выбрать ее узкие, длинные глаза, перетянувшие широкие скулы влажной черной лентой. К чему тянуть резину? Мне нужно плацебо.
– Ваши глаза убивают, – серьезно сказал я, подсекая взглядом ее расширенные зрачки.
– Мощное пламя правит зрачками. Кто посмеет к рогам разящим приблизиться на мгновенье? Не обнажай, природа, свои мишени! – усмехнулась брюнетка, ее язык преднамеренно скользнул по влажным губам.
– Он не ищет женщин, – я невольно повел головой, отбрасывая в черный угол шквальный огонь ненавидящих глаз.
– Какая разница? – вдруг встрепенулся Кирилл. – Для чувств не существует пола.
– Да, – пришлось согласиться мне. Я не гомофоб, но все же антиподы не встраиваются в привычную мне картинку.
– Марат почитает женщину как вещество неопределенное, – улыбаясь, сказал Кирилл.
– Как же это? – Губки крашеной белянки беспомощно сложились знаком вопроса.
– Это комплимент, – засмеялся я. – Люблю разгадывать ребусы.
– Да? – Три пары женских глаз снова скрестились на мне с нескрываемым интересом. Я мог выбирать любую.
– Удается? – усмехнулся Тимур, он чувствовал себя задетым.
– Нет, – коротко ответил я.
– Бедняжка! – воскликнула натуральная белянка.
Бретелька ее блузки упала, обнажив плечо, она не спешила ее поднимать. Майра окинула ее быстрым взглядом и отвела глаза. Пожалуй, я в ней не ошибся. Нашел под столом руку Майры, вложил свои пальцы в ее. Она нехотя улыбнулась мне краешком малиновых губ.
– Как мне узнать тебя лучше? – успокоил я ее.
– Напиши мой портрет, – без улыбки ответила она, передавая мундштук.
– Я пишу обнаженную натуру.
Я втянул в легкие запах травы и ванильного коньяка, дым заурчал в кальяне водой. Ее черные ногти приподняли край узкой юбки, обнажив матовую, гладкую кожу. Я скосил глаза – смуглое, голое бедро заблестело лакрицей в приглушенном электрическом свете.
– Пойдет? – Ее малиновые губы, приглашая, раскрылись в улыбке.
– Я пишу в полный рост.
– А ты мне нравишься!
Она вызывающе рассмеялась в облаке веселящей травы. Я засмеялся вслед за малиновым ртом. Ее голос пах ванилью и коньяком, я сложил свои губы с ее, чтобы проверить.
– Пойдем, – пригласила она, сжав ладонь.
Я поцеловал ее пальцы, и она перестала смеяться. Так бывает всегда. Я привычно ловлю на обычный крючок и глотаю бабочек, как рыба наживку.
Мы ушли в спальню Кирилла, он проводил нас глазами. Мне показалось, ему хотелось ее задержать. Но он отвернулся, поймав мой взгляд. Это его девушка? Тем хуже для него.
Она застонала, выгнув шею, я прикусил зубами ее кадык. У ее кожи был вкус коньяка и ванили, смуглое тело отсвечивало крахмалом в свете луны. Ее феромоны – ваниль и коньяк. Она могла стать моей девушкой… Пока я здесь.
– Зверь, – она слизнула пот с моей груди.
Я поморщился. Вульгарно. Прекрасные бабочки любят человеческие экскременты, мочу и пот. Монгольская красавица не стала исключением. Я получил что хотел и забыл, шагнув за порог.
Майра не вернула мне настроение, но спал я отлично.
Саша
Гриша Томилин попал к нам с гриппом, осложненным бронхитом, потом пневмонией. Прошло уже три недели, в его легких все еще гуляют влажные хрипы. Ему три с половиной года, потому лежит он без матери. Так положено. И хочешь не хочешь, но весь персонал для детей старше трех лет – мачеха. На любовь просто нет времени.
Я вошла в палату, Гришка встал, уцепившись руками за холодный металлический поручень маленькой детской кровати. У него недетские, серьезные глаза, и он никогда не плачет. Только кряхтит, когда игла ищет вену.
– Мужик растет, – шутит Вера Васильевна, наша процедурная медсестра.
С полусинтетических пенициллинов я перешла на цефалоспорины, потом на хинолоны, но пока без заметного улучшения. Меня мучают неуверенность и жалость к нему. Честно говоря, я отчаялась. И не могу смотреть в глаза его матери.
Я взяла увесистого Гришку на руки и подошла к окну, за которым полно весеннего солнца.
– Видишь, как хорошо. А ты болеешь.
Гришка засопел носом, в его маленькой груди забулькали хрипы.
– Я испекла семь лепешек и все раздала. Даже частнику, который вез меня на работу. Мне сказали, так ты быстрее выздоровеешь.
Я не слишком верю в магию, но Наргиз уверила – как рукой снимет. Это смешно, но если больной не идет, все средства хороши. Даже такие.
За окном вишня осыпалась жухлой, серо-желтой крупой. Белых конфетти будто и не бывало. Я вдруг вспомнила, как Рита первый раз пригласила меня отпраздновать свой день рождения. Это случилось на втором курсе. Среди гостей оказался ее двоюродный брат Стас, акушер-гинеколог.
– Как работенка? – спросил Степанков.
– Пашу как вол. По двадцать абортов в день.
– На женщин после такого тянет? – не унимался Степанков.
– Я абстрагируюсь, – засмеялся Стас. Я подняла брови.
