— Но… Боюсь, это будет трудно.
— А разве тебе привыкать жить в нищете?
— Нет, конечно! Мне не привыкать, но мне казалось, что я имею право на какую-то компенсацию…
— А мне казалось, что это мне полагается компенсация после того, что ты устраивала у меня на глазах все эти годы.
— А что я устраивала?
— Ты изменяла мне!
— Но и ты изменял мне. Эка новость!
— Но я не прошу у тебя компенсации. А ты просишь.
— Ты невыносим! Впрочем… Хорошо. Давай разводиться. Я знаю, что ни ты, ни твоя мать не захотите отдать то, что уже присвоили. Но я наконец получу то, что мне дороже всяких денег — свободу и личное пространство, которое ты все эти годы планомерно захватывал.
Ивель покачал головой:
— Жанет, ты чудовище.
— Нет, Ивель, чудовище — это ты!
Она с треском сложила свои разноцветные палитры, захлопнула ноутбук и ушла, громко хлопнув дверью. Ивель остался грустно курить, глядя в окно на океан.
Он думал о своем долготерпении, о той ошибке, которую оба совершили, когда поженились, и еще о том, что, пожалуй, Жанет права. Мать будет трудно уговорить расстаться с деньгами: все деньги, которые попадали к ней в руки, не важно с какой целью, она считала своими. Мать давно все решала за него и за отца, оставляя последнему право лишь вести нефтяной бизнес — собственно, источник доходов семьи, не более того.
— Хорошо, что у нас нет детей! — в отчаянии воскликнул Ивель.
Хорошо, что у них нет детей! Жанет яростно мерила шагами каюту. Вот теперь она поняла, что Ивель был прав: это очень, очень хорошо, что у них нет детей!
Она упала на кровать и отчаянно разрыдалась. Конечно, это не конец жизни. Между ними не было любви, поэтому известие о разводе не выбивает почву из-под ног… Нет, не выбивает. Оно просто придавливает к земле!
Впервые вопрос о разводе они начали ставить через год после свадьбы, когда оба окончательно поняли, что не могут жить вместе. В это время то, что раньше можно было назвать «первыми ласточками», вдруг полетело целыми стаями.
Ивель постоянно пребывал в равнодушно-рассеянном состоянии, казалось, ему было все равно, что происходит вокруг, в доме или за его пределами. Иногда, глядя в его глаза, Жанет думала, что разговаривает с загипнотизированным человеком, до того пустым, бессмысленным и обращенным глубоко внутрь себя казался его взгляд.
Рядом с ним ей все чаще бывало скучно, а иногда думалось, что спрут, напавший и связавший по рукам и ногам ее мужа, сейчас высосет все жизненные соки и из нее самой. Жанет не знала, что делать. Она никогда не сталкивалась с подобным: буквально на ее глазах родного и самого близкого человека сменил робот.
Подруги советовали: оставь его в покое, просто он такой, ему надо отдохнуть, побыть в себе. Но это «в себе» с каждым днем принимало болезненные, гипертрофированные формы. Это превращалось для Жанет в настоящую пытку. Единственное пристанище, куда не смогли пока просочиться коварные щупальца спрута, — была их постель. Там Ивель довольно долгое время оставался похожим на себя самого…
Но, когда любовные ласки заканчивались и наступал сон, муж поворачивался спиной не только к ней, а, казалось, ко всему миру, как будто радостно возвращаясь к своему любимому спруту.
Никто ничего не мог понять. Постепенно это становилось его сущностью. Ивель утрачивал интерес к жизни буквально на глазах.
— Мы его теряем! — пошутил однажды друг Ивеля, хирург.
И это была правда.
В первое время они жили в доме мистера Броквилла. Анна сочла, что так будет лучше, «чтобы о нас подумали правильно». Что это означало, никто не понимал, но пока все соглашались. Впрочем, «жили» — слишком громко сказано, первые полгода Ивель и Жанет практически полностью провели в путешествиях.
Сохранялась ли тогда влюбленность друг в друга или уже было ясно, что брак ничего хорошего не принесет, Жанет не помнила. Она помнила только, что ее гораздо больше занимали виды из окна и неизведанные страны, чем то, что происходило внутри их номера.
Потом Анна сказала, что им пора начать зарабатывать. Потому что тратить деньги отца — это, конечно, хорошо, но ближе к тридцати люди обычно сами стоят на ногах.
С этим спорить было трудно, и Жанет занялась тем, что умела, — дизайном. А Ивель, поскольку не умел ничего, нанялся на работу к отцу. Ему подыскали какую-то должность, на которой не требовалось никакой ответственности, зато платили хорошие деньги, и с тех пор Ивель стал ездить на работу, чтобы почитать газеты и посмотреть телевизор.
Это больше всего выбивало из колеи Жанет. Она усердно работала, брала заказы и даже получала за это деньги, но почему-то чем больше она зарабатывала, тем больше был недоволен Ивель. Наверное, он завидовал ей, это обычная история, но…
Жанет была не совсем обычная женщина. Амбициозность, которую в детстве в ней полностью задавили, но которую Жанет реанимировала и выходила после окончания колледжа, вдруг взыграла в ней с нечеловеческой силой. В одно прекрасное утро она молча собрала свои вещи и уехала в квартиру родителей.
К ее великому изумлению, Ивель не приезжал и не звонил целую неделю. Всерьез обеспокоенная этим, она сама решила позвонить ему.
— А я не прихожу потому, что жду, когда ты вернешься, — сказал он равнодушно-приветливым тоном, который уже тогда вызывал у Жанет приступы нечеловеческой тоски. — А что такого? Мама сказала, что, может, ты решила от меня отдохнуть…
Какой женщине понравится услышать такое? Жанет ждала, что ее будут искать, уговаривать, завоевывать… В тот день она сорвалась на Ивеля. Она орала как ненормальная, проклиная его «болезнь» и заодно маму, вечно сующую свой нос в их дела.
— Успокойся, — сказал Ивель, терпеливо дослушав до конца ее гневную тираду. — Мама предложила купить нам отдельный дом. Если мы сложимся…
— Сложимся? Но у меня ничего нет.
— Как? А квартира? Продавай, мы добавим. Конечно, придется добавить раз в пять больше, но ты же знаешь, у отца есть деньги.
У твоего отца столько денег, что можно купить половину Нью-Йорка! — подумала Жанет и задала справедливый вопрос:
— А… что, обязательно продавать эту квартиру? Она же не такая дорогая…
— Мама так сказала.
— Ах, мама! Ну тогда конечно.
— Ты согласна?
— Нет, черт возьми, я не согласна! Я вас не понимаю! Я…
— Ну тогда подумай. Я потом перезвоню. Пока.
Он что, издевается над ней?
Все последующие дни Жанет в отчаянии перебирала варианты внезапного охлаждения Ивеля к ней и к жизни вообще. У него есть другая? У него какая-то страшная болезнь? У него умственная отсталость, обострившаяся к тридцати пяти годам? У него страшная тайна, в которой он боится признаться людям? У него…
