пронзила бы каждого парня в школе, вплоть до члена. Он этого не хотел. Он хотел, чтобы она принадлежала только ему, чтобы она была с тем мужчиной, которого заслуживает, чтобы они вместе проводили вечера, затем отпраздновали выпускной и в один прекрасный день сыграли большую свадьбу.
Конечно, он никогда не рассказывал своим друзьям об этом, о том, что думал об этой девушке, которая должна была быть ему как сестра. Он вспомнил вечеринку, на которой почувствовал внезапную и глубокую потребность в том, чтобы она принадлежала ему и никому другому. Осознал то, что она никогда не была ему как сестра. Он всегда хотел ее, даже когда был озорным молодым панком, который щипал ее и убегал, или говорил ей, какая она была противная.
Вот что преследовало его все эти годы. У него никогда не будет шанса объяснится перед ней. Если бы он был джентльменом, настоящим мужчиной и проводил ее до дома в тот вечер, она бы не исчезла. Если бы он был рядом, чтобы защитить ее, жизнь была бы другой, и она никогда бы не пережила этот ад.
Это все его вина, и он никогда не позволял себе забыть об этом.
Когда она только пропала — когда они с Эйприл потратили все свое время на ее поиски, обыскивая заброшенные здания, выкрикивая ее имя, как будто она была какой-то собакой, убежавшей из дома, — он представлял, как найдет ее, спасет, и она прыгнет в его объятия с блаженным облегчением.
Но она пропала, а потом спасла себя сама.
Ри всегда была такой.
«Орион», — мысленно поправил он.
Для некоторых могло показаться, что разницы нет. Многие девочки выросли и забыли свои прозвища, чтобы казаться более зрелыми. Но дело было не в этом. Орион сбросила с себя детство, как змея сбрасывает кожу. Все в ней было… потерянным, чужим. Он не винил ее, но беспокоился о ней и о том, что эти десять лет жестокого обращения оставили свой след.
Он даже не понял, что пробил стену, пока рука Эрика не поймала его запястье, когда он собирался ударить еще раз. Это был не первый раз, когда он вымещал свое разочарование и гнев на стенах. За эти годы было повешено много картин, чтобы скрыть дыры в его доме, и использовано много штукатурки, чтобы спрятать их в других местах.
Костяшки пальцев были в крови. Она не капала, но если бы он продолжил бить, то обязательно замарал бы стену и, возможно, разбил бы несколько костей.
Мимо, отводя глаза, пробежал санитар, и Мэддокса захлестнула волна смущения. Не часто он позволял своему гневу просачиваться в публичных местах. Обычно он запирал гнев внутри, пока не возвращался домой. Затем пил, и только потом вымещал на чем-то свою злость.
Но теперь он выставил себя на всеобщее обозрение, опозорив значок, висевший у него на груди. Он судорожно сглотнул и вытер пот со лба.
Взгляд Эрика был спокойным, сдержанным, как всегда. Его хватка была крепкой на плече Мэддокса, этот ублюдок был сильным. Хотя он никогда бы этого не признал, но Эрик был намного сильнее его, если уж на то пошло. Но прямо сейчас, с жгучей яростью, бегущей по венам, Мэддокс мог бы победить его.
Эрик это видел. Он не доверял Мэддоксу, когда его гнев достигал апогея. Не то что бы он считал, что Мэддокс мог кого-то обидеть. Он беспокоился о том, что Мэддокс мог навредить себе. И теперь, когда эта девушка оказалась жива, у Эрика были подозрения, что, если они поймают второго преступника, Мэддокса следует держать как можно дальше от него.
— Брат, ты должен спрятать это дерьмо, — сказал Эрик, по-прежнему спокойно.
Он никогда не менял этого тона, ни когда бандит размахивал пистолетом перед его лицом, ни когда он пытался уговорить человека не прыгать в пропасть, ни когда девушка в его объятиях испустила последний вздох, а ее кровь покрывала его руки из огнестрельной раны на животе. Был ли это дар или проклятие, Эрик не мог решить. Ему было не по себе от того, как легко он может отключать свое отвращение, ненависть и жажду мести, но он знал, что ради значка, ради жертв, ради цивилизованного общества, лучше всего справляться с проблемами без каких-либо чувств. У его напарника это не очень хорошо получалось.
— Прости, — пробормотал Мэддокс, не глядя Эрику в глаза. Он хотел исчезнуть.
Эрик немного подождал, прежде чем отпустить его руку.
— Все хорошо… только ты сам будешь объяснять это дерьмо шерифу.
Мэддокс вытер окровавленные костяшки пальцев о джинсы и направился дальше по длинному коридору. Эрик бросил последний взгляд на дыру в стене и покачал головой, прежде чем последовать за напарником.
— Я не говорю тебе отстраняться от дела или что-то в этом роде, потому что знаю, что этого не произойдет, — сказал Эрик. — Но, может быть, ты подумаешь?
Мэддокс резко вскинул голову.
— Нет, черт возьми.
Эрик кивнул.
— Как я и думал. Это личное для тебя, я понимаю. С начала работы копом я понял, что многое жуткое дерьмо в нашем мире — реально. Это отвратительное, мерзкое дерьмо. Это будет преследовать нас, и преследовало бы, даже если бы глаза этих девушек были нам незнакомы. Но тот факт, что это именно та девушка, о которой ты не переставал говорить уже десять проклятых лет, пронзит тебя до костей, брат. Ничто это не остановит. Но если ты не собираешься отстраняться от этого дела, тебе придется держать все чувства при себе. Хотя бы ради нее. Ради других девушек, — Эрик вздохнул, ожидая, что Мэддокс посмотрит на него. — Ради тех, кто не вернулся.
Мэддокс сделал глубоких вдох.
— Просто позволь мне поговорить с администрацией больницы о том, чтобы починить дыру. Не хочу, чтобы шериф знал об этом.
Эрик прищурился, глядя на него.
— Пожалуйста, чувак, — сказал Мэддокс.
— Хорошо, но я не хочу через неделю услышать об этом от шерифа, так что проследи, чтобы все было починено, — Эрик сгорбился, как старик, стараясь изобразить охрипший и протяжный говор шерифа. — Черт возьми, Батист, какого черта ты позволяешь Новаку пробивать чертовы дыры в чертовых больничных стенах?
Мэддокс усмехнулся.
— Поразительно похоже.
Эрик выпрямился, ухмыляясь.
— Просто позаботься об этом.
* * *
Девушки вышли из больничной палаты и направились по коридору к Мэддоксу и Эрику, которые лениво стояли у главных лифтов. На девушках были большие серые толстовки и такие же спортивные брюки. Они были уродливыми, дешевыми, и ткань слегка зудела, но Орион все
