Книга Росхальде - Герман Гессе

На следующий день Буркхардт встретил художника с замешательством. Он приготовился найти друга иным и вместо вчерашнего возбуждения увидеть насмешливый холодок и враждебный стыд. Однако Йоханн был тих и серьезен.

— Ну вот, завтра ты уезжаешь, — приветливо сказал он. — Что ж, спасибо тебе за все. Кстати, вчерашний вечер я не забыл, нам нужно еще поговорить.

Отто нерешительно согласился:

— Если хочешь, поговорим, хотя мне бы не хотелось без нужды снова тебя волновать. Вчера мы, пожалуй, слишком многое взбудоражили. Зачем только тянули до последнего часа!

Они завтракали в мастерской.

— Как раз и хорошо, что так вышло, — решительно отозвался Йоханн. — Даже очень хорошо. Надо тебе сказать, я провел ночь без сна и еще раз все обмозговал. Ты многое переворошил, пожалуй, даже больше, чем я мог выдержать. Не забывай, сколько лет мне было не с кем поговорить. Но теперь пора все разобрать и расхлебать, иначе я впрямь буду трусом, как ты вчера сказал.

— О, я тебя обидел? Не сердись!

— Да нет, ты почитай что прав, по-моему. Нынче мне хочется провести с тобой еще один прекрасный, радостный день, после обеда поедем кататься, я покажу тебе окрестности. Но прежде не помешает кое в чем разобраться. Вчера все обрушилось на меня так неожиданно, что я просто потерял голову. Но теперь я все обдумал. И, кажется, понимаю, чтó ты вчера хотел мне сказать.

Он говорил так спокойно и дружески, что Буркхардт отбросил свои сомнения.

— Коли ты меня понял, то все в порядке, и нам незачем начинать сначала. Ты рассказал мне, как все получилось и как дело обстоит сейчас. Значит, ты сохраняешь свой брак, хозяйство и вообще теперешние обстоятельства только потому, что не желаешь разлучиться с Пьером. Так?

— Да, именно так.

— А как ты представляешь себе дальнейшее? Кажется, вчера ты намекнул, что боишься со временем потерять и Пьера. Или нет?

Верагут горестно вздохнул и подпер лоб ладонью, но продолжал прежним тоном:

— Возможно. Вот самое больное место. По-твоему, мне лучше отказаться от мальчика?

— Да, конечно, да! Он обойдется тебе в долгие годы борьбы с женой, и она вряд ли отдаст его тебе.

— Возможно. Но пойми, Отто, он — последнее, что у меня осталось! Вокруг меня сплошные развалины, и умри я сегодня, кроме тебя, горевать будут разве что несколько журналистов. Я бедный человек, но у меня есть, все-таки есть этот ребенок, этот милый мальчуган, ради него я могу жить, его могу любить, ради него я страдаю и рядом с ним забываюсь в добрые часы. Вдумайся хорошенько! Все это я должен отдать?!

— Это нелегко, Йоханн. Дело чертовски скверное! Но другого выхода я не вижу. Сам посуди, ты уже представления не имеешь, как выглядит внешний мир, похоронил себя в работе и в неудачном браке. Сделай шаг и отбрось все разом, и ты вдруг увидишь, что мир снова ждет тебя, с сотнями чудесных вещей. Ты давно хороводишься с покойниками, потерял связь с жизнью. Ты привязан к Пьеру, спору нет, он очаровательный малыш, но это же не главное. Не щади себя, соберись и хорошенько подумай, вправду ли ты нужен мальчику!

— Нужен ли я ему?..

— Да. Ты можешь дать ему любовь, нежность, душевность — но во всем этом ребенок обыкновенно нуждается меньше, чем воображаем мы, взрослые. Мало того, мальчик растет в доме, где отец и мать едва знаются и даже ревнуют его один к другому! У него нет перед глазами доброго примера счастливой, здоровой семьи, он развит не по годам и станет странным человеком… А в конце концов, прости, в один прекрасный день ему придется выбирать между тобой и матерью. Неужели не понятно?

— Пожалуй, ты прав. Даже наверняка прав. Но думать об этом выше моих сил. Я привязан к мальчику и цепляюсь за эту любовь, потому что давно уже не ведаю иного тепла и иного света. Возможно, через несколько лет он бросит меня, возможно, разочарует, возможно, и возненавидит — как ненавидит Альбер, который в четырнадцать лет однажды запустил в меня столовым ножом. И все же еще год-другой я буду при нем, буду любить его, брать его маленькие ручки в свои, слышать его звонкий, как у пташки, голос. Скажи: я должен от этого отказаться? Должен?

Буркхардт огорченно пожал плечами и наморщил лоб.

— Должен, Йоханн, — помолчав, очень тихо сказал он. — Думаю, должен. Не сегодня, но в скором времени. Ты должен бросить все, что у тебя есть, дочиста смыть с себя все былое, иначе никогда не сумеешь смотреть в мир совершенно ясным и свободным взглядом. Поступай как хочешь и, если не можешь сделать этот шаг, оставайся здесь и живи как жил — я все равно буду с тобой, в любом случае, я всегда с тобой, ты знаешь. Но мне будет жаль.

— Посоветуй что-нибудь! Мне видится впереди сплошной мрак.

— Я дам тебе совет. Сейчас июль, осенью я вернусь в Индию. Но до тех пор еще раз заеду к тебе и надеюсь, ты тогда соберешь чемоданы и отправишься со мной. Если к тому времени ты примешь решение и скажешь «да», тем лучше! Ну а если нет, что ж, поезжай со мной на год или хоть на полгода, подыши другим воздухом. У меня ты сможешь писать и ездить верхом, охотиться на тигров или влюбляться в малаек — они бывают очень хорошенькие, — короче говоря, побудешь какое-то время далеко отсюда и поглядишь, не лучше ли жить так. Что скажешь?

Закрыв глаза, художник покачивал крупной лохматой головой, бледный, с поджатыми губами. Потом с улыбкой воскликнул:

— Спасибо! Спасибо, очень мило с твоей стороны. Осенью я скажу тебе, поеду с тобой или нет. Пожалуйста, оставь мне вон те фотографии.