Смотрю, как он подходит к сидящей под проливным дождем на лавочке девушке, рывком подымая ее, как прижимает к себе, гладя по мокрым волосам и что-то нашептывая на ухо, — и уже ничего не чувствую, — ни заледеневших ног, ни бьющих как будто иголками льда холодных капель, которые текут по лицу, ничего! Кажется, даже тело перестает дышать, — просто забывает, как это делается.
Обнявшись, они уходят, — а я, будто в бреду, зачем-то иду за ними на несгибающихся в коленках ногах.
Как робот, как закаменевшее существо, — ничего не ощущая, кроме огромной льдины внутри, что распирает грудь так больно, так ненасытно жадно, как будто сейчас просто разорвет меня насквозь.
Они доходят до дома, заходят внутрь.
А я, задыхаясь, так и смотрю, как они подымаются наверх, все так же обнявшись — их видно через окна лестничных пролетов.
Зажигается свет в квартире, — а я все так же стою и смотрю, парализованная, неспособная двинуться.
Уже даже не различая их очертаний сквозь горящие окна.
Свет гаснет, — а я так и остаюсь стоять на улице, не мигая глядя на эти окна. Уже ничего не видя, — ледяной дождь смешивается со слезами в глазах так, что в них одна водная пелена.
Даже не представляю, сколько проходит времени, прежде, чем я, развернувшись, медленно бреду прочь, к собственному дому. Так до конца и не отмерев. Слыша только хлюпающий звук воды в туфлях, — он гудит у меня в голове пронзительными всхлипами. И ожог в области сердца, — разрывающий меня окончательно.
Он даже не собирался идти на нашу встречу. Но даже об этом я не могу сейчас думать, — все вытесняет вид их объятий и резко погасший к квартире свет — как щелчок выстрела.
Глава 17
Антон.
* * *
… Я целую нежную кожу, с ума сходя от ее запаха, который охватывает меня, будто шлейфом.
Она лежит подо мной, — все раскрытая, распластанная, раскинув руки в стороны и вздрагивая всем телом от каждого, даже самого легкого прикосновения, — и это срывает крышу, опьяняет до одури, как и ее широко распахнутые глаза.
Скольжу руками по коже, подымаясь от изгиба бедер вверх, до груди, накрывая ее ладонью, — и буквально пью ее стон, — изумленный, чуть испуганный, такой сладкий…
Я бы разорвался, — мне хочется быть с ней везде, — губами, пальцами, ладонями, ласкать каждый миллиметр, — но, увы, у меня только одни губы и две руки.
Наклоняюсь над ее лицом, — даже ресницы и те подрагивают, и это сводит с ума еще сильнее, — и накрываю ртом ее губы, одновременно спускаясь рукой по животу ниже, возбуждаясь до прострела тока по всему позвоночнику, ощущая ее вибрации под своей рукой, добираясь до самого сокровенного.
— Ах, — тихий выдох мне в губы, когда я пальцами раздвигаю подрагивающие складочки, — и, блядь, от этого стона, который проглатываю, я уже готов сто раз кончить.
Еле сдерживаюсь, — такое со мной вообще впервые. Но ее хочется ласкать, — долго, одурительно долго, а не тупо ворваться в ее тело и трахать.
Меня разрывает так, что даже в висках чувствую эти безумные взрывы, разряды тока, не говоря уже о члене, который готов тысячу раз взорваться, — но я продолжаю собственную пытку, доводя ее до наивысшей грани удовольствия, — почему-то оно сейчас для меня в тысячи раз важнее, чем собственное.
Проникаю пальцем вовнутрь, — аккуратно, медленно, почти, блядь, нежно, — и дурею от того, какая она там горячая и узкая.
— Да, о, да, Антон, — еле слышно, чуть хрипло выдыхает мне в губы, закатывая глаза, непроизвольно прикусывая мой язык, — легко, но от этого меня просто прошибает, — насквозь, по позвоночнику, по мошонке, которая сейчас, кажется, сейчас точно разорвется!
Скольжу пальцем вовнутрь и наружу, выходя почти полностью, — ни хрена уже не соображаю, лихорадочно и жадно толкаясь в нее языком, — только ее сладкий вкус, только ее сумасшедшее рваное дыхание, перемешанное с всхлипами, — единственное, что для меня сейчас способно существовать, что наполняет меня всего, полностью, пропитывая без остатка.
Придавливаю ее ноги своими, — она уже извивается, пытаясь убежать от слишком сильного наслаждения, — и одновременно подставляет под мои пальцы свои складочки, скользя по ним. Сама не осознает, как начинает насаживаться на мой палец, хрипло выдыхая мне в рот.
Но я удержу, нет, милая, тебе не вырваться, — ты пропитаешься этим наслаждением, ты прочувствуешь и проживешь его сполна!
Добавляю второй палец, прислушиваясь к тому, как одурительно звучит под моими движениями ее влажность, прижимаю ее клитор уже почти на полную силу, слегка царапнув его ногтем, — и ее глаза тут же распахиваются так широко, что в них способен утонуть, глядя на меня с изумлением и почему-то с каким-то страхом.
