К счастью, Генри спас меня. Он поставил свое пиво на кухонный столик, приподнял ладонями мое лицо и поцеловал меня. Здорово, между прочим, поцеловал и сказал:
— Что вы хотите, чтобы я сделал?
— Я думаю, вам следует остаться, — сказала я.
— Хорошо.
— Вот так.
— Вот так.
Мы перешли к дивану. Дело сдвинулось с мертвой точки. Когда стало совершенно очевидно, к чему все приведет, я ощутила нечто вроде приближающейся паники. Я сделала единственное, что смогла придумать, а именно: извинилась и заперлась в ванной комнате.
Закрыв дверь, я уселась на край ванны. Мне неловко говорить вам, о чем я в тот момент думала. Ну, ладно, скажу. Я думала: «А что, если я разрыдаюсь после всего?» Потом пришла еще более тревожная мысль: «А что, если я разрыдаюсь во время этого?» И хотя меня можно обвинить в том, что у меня чрезмерно богатое воображение, разрыдаться мне бы не составило ни малейшего труда. Я не просто собиралась заниматься сексом с мужчиной, в которого даже не была влюблена, но и к тому же до сих пор любила другого. В прошлом я никогда не совершала ничего даже отдаленно похожего, и, насколько я себя знала, моя нервная система совершенно определенно могла не вынести этого. Могли перегореть предохранители. Кроме всего прочего, за прошедшие семь дней я столько плакала в этой постели, что у меня мог развиться некий рефлекс по Павлову на простыни. Может, нам стоит заняться этим на полу, подумала я. Да, на полу. На секунду мне стало лучше, а потом я вдруг сообразила, что, вполне вероятно, Генри уже лежит в постели — насколько по-взрослому мы себя иногда ведем? — и, если так, то мне ни за что не заставить его вылезти оттуда и перебраться на пол, не представ умалишенной в его глазах. Все эти мысли заставили меня вспомнить, когда я последний раз занималась сексом на полу, с Томом, естественно, и было это много-много месяцев тому назад в моей старой квартире. Я вспомнила, как открыла глаза в процессе, надо мной оказалась нижняя часть кухонной столешницы (да, это был секс на полу в кухне), и я заметила, что кто-то прилепил к ней кусок зеленой жевательной резинки. А потом я сообразила, что раздумываю над тем, кто бы это мог сделать, вместо того чтобы думать о том, что происходит сейчас, когда, сексуально выражаясь, Том занимается со мной любовью. Сообразила и почувствовала себя совершенно подавленной. На следующий день я рассказала обо всем Бонни, и она уверила меня, что все это ерунда, что она иногда обнаруживает, что мысленно собирает коробки с ленчем для своих детей, занимаясь сексом со своим мужем Ларри, что только привело меня в еще более подавленное расположение духа. Теперь, сидя на краю ванны много месяцев спустя, я поняла: то, что мы занимались сексом на полу в кухне, вероятно, было попыткой Тома вдохнуть немного страсти в наши отношения, а я лежала там, раздумывая о жевательной резинке.
Она похожа на наркотик.
Я встала. Взглянула на свое лицо в зеркале над раковиной. Мне казалось совершенно ясным: что-то должно измениться, но я не знала, к лучшему это или к худшему. Собственно говоря, я ничего не знала кроме того, что собираюсь выйти и заняться сексом с Генри, и, хотя это не обязательно сможет изгнать Тома из моих мыслей, вероятно, это все-таки заставит его отступить подальше, на какое-то время во всяком случае, и меня это вполне устраивало.
Я открыла дверь ванной. Генри уже действительно вошел в спальню, но физически он еще не был в постели, так что пол отпадал, и это оказалось даже к лучшему. Мы некоторое время целовались, потом занялись тем самым, ради чего пришли, а затем Генри уснул. Я же примерно с полчаса еще лежала, мечтательно уставившись в потолок, потом поднялась, сходила в ванную, а когда вернулась, Генри уже проснулся, и мы снова занялись этим, а потом, счастливая, заснула и я.
(Ну, хорошо, хорошо, я знаю, вам нужны подробности. Я знаю, что вы хотите узнать о размерах пениса, об описании оргазмов, и положений, и оральной стимуляции, и всем прочем, но дело здесь вот в чем: моя мать еще жива. И как бы мне ни хотелось поведать вам обо всем, что вы хотели узнать, делать этого я не буду. Если я расскажу это, то просто убью ее. Что касается моих обоих бедных отцов, сомневаюсь, что они легко это воспримут. Тогда мне придется убить и их тоже. А есть еще моя техасская бабуля. А если у меня когда-нибудь будут дети, то, как только они научатся читать, мне как-то придется объясняться и с ними. Тем не менее я отдаю себе отчет в том, что вы прошли со мной уже долгий путь и заслуживаете того, чтобы узнать кое-что. Вы заслуживаете того, чтобы знать: Генри оказался тем мужчиной, которого обычно описывают словами «хорош в постели». Вы также заслуживаете того, чтобы знать, что я впервые поняла, почему это качество в мужчине так ценят женщины. Вы понимаете, к чему я веду. Думаю, что понимаете…)
Глава седьмая
Не знаю, может быть, вы думаете, что я прыгнула в постель к Генри слишком быстро для женщины, которая, как предполагается, до сих пор любит другого. Я имею в виду, что и сама думаю, что прыгнула к нему в постель ужасно быстро, так что вполне могу себе представить, что думаете вы. Мне кажется, я должна вам объяснить: я совершила поступок, совершенно мне несвойственный. Если задуматься, то он настолько не свойствен моей натуре, что, может быть, неким обратным образом открывает истинное мое лицо. Пожалуй, самое трудное наследие религиозного воспитания, подобного тому, какое получила я, состоит в трудности определить, какая часть вашего поведения — это действительно вы, а какая — нет. И вот здесь мои одиннадцать лет психотерапии за тринадцать долларов в час натолкнулись на каменную стену. Стоило мне оказаться нос к носу с моральной дилеммой, как мой тогдашний терапевт неизменно внушал мне: «Доверьтесь себе!» Это звучало как мантра. Доверьтесь себе. Доверьтесь себе. Вот поэтому и сидела на оранжевом пластиковом стуле клиники, пытаясь проникнуть в суть вопроса, действительно пытаясь, но всегда возвращалась к одному и тому же постулату, который мне вбили в голову в церкви: себе доверять нельзя.
Я вовсе не собираюсь обвинять церковь в том, что жизнь моя пошла не так, как мне хотелось бы. Даже понимаю, что у вас может создаться впечатление, словно я только тем и занимаюсь. На самом же деле я тот человек, которому вовсе не хочется этого делать. Мне и так частенько кажется, что остальной мир визжит от восторга, проклиная христиан-евангелистов. Поэтому я не собираюсь присоединяться к общему хору. Я имею в виду, что некоторое помешательство на сексе — это совсем небольшая цена, которую придется заплатить за то, чтобы пройти по жизни с непоколебимым убеждением, что после смерти окажешься в раю. Но проблема воспитания с таким резко полярным, дуалистическим взглядом на мир состоит в том, что если вы решаете сойти с пути истинного и поступать по-своему, то на вашу долю остаются одни синяки и шишки. Если я правильно помню, то уже говорила, что первой мыслью, которая пришла мне в тот день, когда мы устраивали вечеринку, была вот какая: с кольцом, похоже, я сделала большую ошибку. На самом деле это была вторая мысль. А в самое первое мгновение подумала: «Значит, вот как Господь решил покарать меня». Это выглядело так, словно Господь выделил минутку из своего перегруженного графика по спасению жертв наводнения с крыш домов и заживлению ран в сердцах новорожденных младенцев и решил покарать меня, отправив Тома за горчицей, чтобы тот не вернулся. Я отдаю себе отчет в том, что мои слова звучат очень прозаично, почти банально, а ведь я говорю о вещах, которые существуют, если, конечно, существуют вообще, в виде метафизической реальности, но это еще одна наша, евангелистов, странность. Мы очень буквальны и точны. Просто попробуйте в разговоре с евангелистом предположить, что иногда символ — это просто символ, и вы поймете, что я имею в виду.
