А я еду, а я еду за туманом, За туманом и за запахом тайги…
Казаковский выхватил пистолет и заколотил рукояткой в толстую тяжелую дверь. За ней послышался шум. Распахнулась дверь. Его втащили в дом, в тепло. Узнали. Засуетились. А Казаковский, превозмогая усталость, потянул их обратно, в ночь, в снег:
– Там… там Вутятин. Скорее!
Побежало сразу несколько человек. Притащили и его в дом. Ножом разрезали заледенелые, ставшие панцирем брюки. Разули. Влили в рот спирту. Оттерли обоих снегом. Одели в теплое белье, усадили за стол. Сунули каждому в руки по стакану.
– У нас праздник! – пояснял Бакунин. – Праздник! Добурились мы!
И только тут Казаковский и Вутятин обратили внимание, что на столе, сбитом из отесанных плах, рядом с едой и бутылками возвышалась круглым столбиком тяжелая серовато-коричневая каменная проба, вынутая из глубины земли. Буровой инструмент выгрыз ее из рудного тела. Казаковский придвинул керн к себе поближе. Да, действительно, они дошли, добурились до руды. Касситерит! И многозначительно посмотрел на Вутятина: а они шли сюда закрывать, ликвидировать буровую. И поднял свой стакан.
– Тогда – за победу!
– Победителей не судят, – изрек Вутятин, и только один Казаковский понял его слова. – За успех!
Потом ели горячую пищу. Первый кусок хлеба показался ужасно соленым, даже горьким на вкус. Словно его намазали горчицей. Второй кусок был чуть слаще. Казаковский до этого слышал, что с потерей сил человек теряет соль. Именно ее в первую очередь и усваивал организм. Именно соль и делала хлеб горьким и таким желанным.
А глаза сами закрывались от усталости. Тепло и еда разморили окончательно. Он не помнит, как разделся, как влез в теплый меховой спальный мешок.
5
Но отдыхать, сладко спать долго не пришлось. Его настойчиво тормошили чьи-то руки. До сознания, как сквозь вату, доходил голос Юрия Бакунина:
– Евгений Александрович, проснитесь! Проснитесь!..
Казаковский с трудом раскрыл слипшиеся веки, отряхивая с себя цепкие силы сна.
– И поспать как следует не дашь…
– Вас вызывают. Срочно! Из Солнечного… Главный инженер требует.
Казаковский вылез из спального мешка. Быстро оделся. Зашел в уголок, где за перегородкой размещалась походная рация. Сел на подставленный табурет. Взял наушники.
– Евгений Александрович? Вы?
Казаковский узнал голос Алимбаева. Он был необычно возбужденным. Даже показалось, что радостно возбужденным. С какой стати? И ответил в микрофон как можно спокойнее и деловитее:
– Да. У аппарата Казаковский. Слушаю.
– Евгений Александрович! Пришла телеграмма из Москвы! Из министерства! – гудел в наушниках голос главного инженера.
Казаковский сам заволновался. Возбуждение Алимбаева передалось и ему. Он торопливо выдохнул, приказывая:
– Читай!
– Читаю, Евгений Александрович. Солнечный! Точка. Казаковскому! Точка. Проект утвержден! Точка. Незначительные правки! Точка. Работайте! Точка. Желаем удачи! Восклицательный знак. Подпись заместителя министра, Евгений Александрович!
Казаковский верил и не верил своим ушам. Мир вокруг как-то сразу преобразился, стал радужно-солнечным.
Словно из-за сопки, пробив тучи, выглянуло солнце, заливая все ослепительно ярким светом и теплом. Не сказка ли это? Не снится ли ему? Казаковский придвинул поближе микрофон:
– Повтори!
– Повторяю, Евгений Александрович. Солнечный! Точка. Казаковскому! Точка. Проект утвержден! Точка. Незначительные правки! Точка. Работайте! Точка. Желаем удачи! Восклицательный знак. Подпись заместителя министра, Евгений Александрович! Это победа, Евгений Александрович! Наша победа!
Москва – Дальний Восток – Москва
1980—1983 гг.
