Несмотря на всю свою жесткость, она нуждалась передышке.
Приготовившись, она потянулась к бедрам, к ремням с металлическими шипами, которые впивались в ее кожу и мускулы. Застежки на шипастых повязках[100]расстегнулись со щелчком, и она застонала, когда кровь прилила к ранам. Зрение замигало, и она свернулась калачиком, тяжело дыша через рот.
Только так она могла контролировать свою сущность Симпата. Боль была самолечением.
Когда ее кожа стала мокрой от крови, а нервная система перенастроилась, по телу прокатила покалывающая дрожь. Она думала об этом, как о награде за возможность быть сильной, держать себя в руках. Конечно, дело в химических реакциях, заурядных эндорфинах, циркулирующих в ее венах, но было что-то магическое в этих диких и бодрящих ощущениях.
Временами, например, как сегодня, когда ее подмывало купить что-нибудь из мебели, она легко противостояла этому желанию. Деревянный пол легче отмывать.
Дыхание замедлялось вместе с биением сердца, а мозги снова были готовы к повороту, когда что-то прокралось в ее голову и изменило направление в сторону стабилизации.
Джон Мэтью.
Джон Мэтью… этот засранец. Он же, как двенадцатилетка, мать вашу. Какого черта он пытался ее возбудить?
Она представила его, стоящим под лампами в туалете, с лицом воина, а не ребенка, с телом мужчины, который мог доставить удовольствие, а не пьяницы с огромным самомнением.
Потянувшись, она схватила свои кожаные штаны и достала свернутый клочок бумажного полотенца, который он всучил ей. Развернув бумагу, она прочла написанное на ней.
В следующий раз произнеси мое имя. Сильнее кончишь.
Она зарычала, скомкав листок, подумывая встать и сжечь его.
Вместо этого, ее свободная рука скользнула между ног.
Когда взошло солнце, озаряя лучами ее спальню, Хекс рисовала в своем воображении Джона Мэтью, лежащего на спине, поднимая то, что она видела в его джинсах, навстречу ее ритмичным толчкам…
Она не могла поверить тому, что видит в воображении. Чертовски злилась на него за это. И прекратила бы дерьмо, если б могла.
Но она произнесла его имя.
Дважды.
Глава 56
У Девы-Летописецы была насущная проблема.
Что было не так уж плохо, учитывая тот факт, что она являлась богиней, создавшей целый мир внутри мира, историю внутри истории вселенной.
На самом деле. Не так уж плохо.
Ну, может, даже хорошо… в какой-то степени.
Дева-Летописеца подплыла к запечатанному святилищу в ее личных покоях, и двойные двери распахнулись по ее желанию. Из помещения полился туман, вздымаясь, словно атласная ткань на ветру. Конденсат отступил, и взору предстала ее дочь, мощное тело Пэйн в состоянии анабиоза парило в воздухе.
Пэйн была под стать своему отцу: агрессивной, расчетливой и сильной.
Опасной.
Подобной Пэйн, не было места среди Избранных. Как и в мире вампиров. После ее последней выходки, ради общей безопасности, Дева-Летописеца изолировала свою дочь, не соответствовавшую ни одному миру.
Верьте в свое создание.
Слова Праймэйла звенели в ее ушах с того мгновения, как он произнес их. И они обнажили правду, похороненную в самой глубине сокровенных мыслей и страхов Девы-Летописецы.
Жизни мужчин и женщин, призванные из биологического источника в качестве единственного дара воли, не могут быть разложены на отдельных секциях, словно книги из Библиотеки Святилища. Несомненно, в порядке были свои прелести, например, безопасность и стабильность. Однако природа и сущность живых существ была беспорядочна и не поддавалась пленению.
Верьте в свое создание.
Дева-Летописеца видела много грядущих событий, сотни триумфов и трагедий, но они были лишь песчинками в пустыне. Судьбу целиком она предвидеть не могла: ведь будущее рожденной ею расы было тесно связано с ее собственным, и процветание или гибель ее людей были неизвестны и непостижимы для нее.
Она властвовала лишь над настоящим, и Праймэйл был прав. Ее любимые дети не процветали, и если все будет по-старому, то скоро их вообще не останется.
Лишь перемены несли надежду на будущее.
Дева-Летописеца опустила капюшон, позволяя ему упасть на спину. Вытянув руку, она послала теплый поток молекул через неподвижный воздух, прямо к своей дочери.
Ледяные глаза Пэйн, такие же, как у ее брата Вишеса, резко распахнулись.
— Дочь, — сказала Дева-Летописеца.
Она не удивилась ее ответу.
— Катись в ад.
Глава 57
Спустя более, чем месяц, Кормия проснулась знакомым для нее образом, которым она привыкла приветствовать наступление ночи.
Бедра Фьюри плотно вжимались в ее, его тело касалось ее твердой как камень эрекцией. По всей вероятности, он еще спал. Она перевернулась на живот, предоставляя ему свободу действий, и улыбнулась, зная, какой будет его ответная реакция. Да, он забрался на нее в одно мгновение, укрывая тяжестью своего теплого тела и…
Она застонала, когда он вошел в нее.
— Мммм, — прошептал он ей на ушко. — Добрый вечер, шеллан.
Она улыбнулась, наклоняя спину, чтобы он мог проникнуть еще глубже.
— Как поживаешь, хеллрен мой…
Они оба застонали, когда он снова вошел в нее, мощным толчком касаясь глубины ее души. Он двигался в ней медленно и нежно, уткнувшись носом в ее затылок, прикусывая кожу клыками. Они держались за руки, а их пальцы были переплетены.
Официально они еще не были соединены браком, из-за кучи проблем с Избранными, которые хотели взглянуть на этот мир. Но они проводили вместе каждую минуту. И Кормия не могла представить, как они могли жить порознь…
Ну… один вечер в неделю они ненадолго разлучались. Фьюри посещал встречи анонимных наркоманов каждый вторник.
Для него было сложно бросить красный дымок. Порой он становится слишком напряженным, его глаза теряли фокус, или ему приходилось делать над собой усилие, чтобы не треснуть что-нибудь от раздражения. Первые две недели он сильно потел, и хотя сейчас потовыделение ослабевало, временами его кожа становилась гиперчувствительной.
Но у него не было рецидивов. Как бы плохо ни было, он не сдавался. Не потреблял алкоголя.
Они часто занимались сексом. Кормия, конечно, не возражала.
Фьюри вышел из нее, и перевернул девушку на спину. Устраиваясь снова между ее ног, он нетерпеливо поцеловал ее, руки двинулись к ее грудям, лаская соски большими пальцами. Выгибаясь под ним, она скользнула рукой между ними, взяла его член, поглаживая так, как ему нравилось: от основания к головке.
