— Что, если я скажу «десять тысяч долларов»?
— Ну, придется мне тогда тряхнуть кошельком с мелочью.
Джейк недоверчиво усмехнулся, но Додик тут же достал чековую книжку.
— Как я рад, что мы снова с тобой увиделись! — чтобы заполнить паузу, сказал Джейк.
— Ха. Конечно, хорошо снова увидеться с тем, кто одолжит тебе десять кусков. На, держи, — сказал Додик, придвигая к нему чек. — А вот скажи-ка мне, чем помог тебе твой так называемый лучший друг Лукас Скотт, эсквайр?
Джейк рассказал ему о сценарии Люка и о сомнениях, которые в связи с этим сценарием у него возникли.
— Сделай, сделай. Если он хорош, надо сделать. А потом скажешь ему, чтобы уматывал.
Джейк рассмеялся и предложил шлифануть это дело рюмочкой бренди, но Додик отказался. Нет, всё, бренди уже не для него. От бренди у него теперь бессонница. Принесли кофе, он запил им какую-то таблетку.
— Слушай, Янкель, а что, если мне устроить вечер встречи одноклассников? На тебя я могу рассчитывать?
— Конечно. Но зачем тебе?
— Я дал задание секретарше разузнать про всех, кто учился с нами в одном классе. Из всех ребят я единственный стал миллионером. Вот пусть они теперь ко мне придут и охренеют.
С чеком Додика в нагрудном кармашке пиджака Джейк почувствовал, что к нему возвращается жизнь, бодрость и даже некоторая беззаботность. После суда такое ощущение посетило его впервые. А когда рулил в сторону дома, вдруг осознал, что больше не надо собачиться с матерью.
И с адвокатами!
И с Гарри!
И господина судью Бийла он с утра не увидит! Да и к Люкову сценарию уже не так привязан. Захочет сказать «да» — о’кей, надумает отказаться — тоже не велика беда, можно обналичить чек Додика. Суд позади, Янкель. Ты вел себя совсем не плохо. И Нэнси от тебя не уходит. Да не может она от меня уйти! Когда Сэмми явится из школы, надо с ним быть подобрее. И на Молли тоже постараемся не раздражаться.
Нэнси Джейк обнаружил на кухне.
— Вот это называется цветы, — сказал он. — Они тебе.
— О! — воскликнула она явно не без удовольствия.
— Если даже Додик Кравиц поверил мне, ты-то почему не можешь?
— Да я верю по большей части.
Прихватив картонку со скопившейся почтой, Джейк сел за кухонный стол. Счета, журналы, банковский баланс. Письма от актеров, сценарии, какие-то приглашения. Когда что-то попадалось совсем уж несуразное, читал жене вслух. Один раз она громко рассмеялась.
— Ты сказала, что вышла за меня, потому что полюбила. А сейчас еще любишь?
— Да.
— И я тебя тоже.
Потом он достал из конверта письмо от Дженни, стал его равнодушно читать, иногда кивая, а она смотрела, как он переворачивает страницы, и вдруг краска отлила у него от лица. И задрожали руки, как у старца. Он застонал. Поднял на нее умоляющий взгляд, но говорить не мог.
— Бога ради, Джейк, что случилось?
— Джо погиб.
— Ах, мне так жаль… Правда жаль.
— Он умер больше двух месяцев назад. А, ч-черт! Проклятье.
Подойдя сзади, чтобы потрепать его по волосам, Нэнси обнаружила, что он весь в поту.
— Закрой-ка лучше дверь.
— Дети в саду, — сказала она. — Ничего. — Сходила, налила ему бренди.
— Он умер больше двух месяцев назад. Эх, Джо, Джо. А я так много у него хотел спросить.
— Я знаю, дорогой.
— Все это время канадский консул в Асунсьоне искал способ связаться с Ханной.
Встал, потоптался, подошел к окну, посмотрел на Молли в песочнице. Сэмми рыскал в высокой траве с куклой-бойцом; под влиянием папиных рассказов он этого бойца называл Всадником.
— Как это случилось? — спросила Нэнси.
— Что?
Она повторила вопрос.
— Самолет разбился. Говорят, он занимался контрабандой сигарет. Оказывается, в Парагвае многие этим кормятся. Там на американские сигареты нет пошлины. Они их импортируют миллионами и по ночам самолетами переправляют в Аргентину, Бразилию и Боливию. Приземляются на неприспособленных полях. Он сгорел чуть не весь.
— Бедная Ханна.
— Его тело было даже не… Ну почему Джо? На белом свете столько всякой шушеры, шпаны, без которой я прекрасно бы обошелся!
Она передала ему чашку кофе.
— Осталась небольшая страховка. Ханне дадут пять тысяч долларов. Его документы нашли в комнате отеля в Асунсьоне.
Низко склонившись, Джейк уперся лбом в крышку стола. Нэнси подошла сзади, стала массировать ему шею.
— Он разбился где-то между Мату-Гросу и Бразильским нагорьем, невдалеке от реки Параны.
Жеребец ржет и пятится, так что Всаднику приходится его пришпорить. В конце концов все же сбивается на шаг. Тут горы расступаются, и, выехав из чащи, Всадник обозревает поросшую кустарником долину, пытаясь отыскать еле различимую тропу, уходящую в джунгли между Пуэрто-сан-Винсенте и пограничным фортом «Карлос Антонио Лопес».
— Между прочим, — сказал Джейк, вставая, — если верить Симону Визенталю, который в Вене руководит «Центром еврейской документации», занимающимся поиском нацистских преступников, когда доктор Менгеле бежал из Буэнос-Айреса и отправился в Сан-Карлос-де-Барилоче, где многие из них живут в шикарных виллах у подножья Анд, так совпало, что некая израильтянка в это время навещала там свою мать. Обе побывали в Освенциме, и доктор Менгеле эту израильтянку стерилизовал. И однажды вечером в танцевальном зале местного отеля она внезапно лицом к лицу столкнулась с Менгеле. Он, естественно, не узнал ее, потому что таких, как она, через его руки прошли тысячи. Но заметил на ее левом запястье номер. По воспоминаниям очевидцев ни тот ни другая не произнесли ни слова. А через несколько дней та израильтянка отправилась с экскурсией в горы и не вернулась. Прошло несколько недель, прежде чем ее тело нашли в глубокой расселине. Что ж, в горах такое случается, — пожимая плечами, говорили полицейские чины.
— Постой, Джейк. А что, если он был всего лишь тем, кем его все считали, то есть торговцем контрабандными сигаретами.
— Не знаю. И никогда уже теперь не узнаю, как же ты не понимаешь! — вскричал он.
— Ну что ты, что ты… — в испуге повторяла она.
— Визенталь пишет (у меня где-то есть наверху его книга), что еврейская община Асунсьона многие годы жила в страхе. Многим приходили анонимные письма. Им угрожали, что, если Менгеле будет похищен, в Парагвае ни одному еврею не выжить… Черт, кто может в этом разобраться? Знаешь, есть люди, которые не понимают, почему Е = mc2, и это их раздражает. А я так вовсе ничего не понимаю. Всё, я пошел наверх, — бросил он и взялся за картонку с почтой.
