Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 145
– Не беги, пожалуйста, – сказал Маркус, догоняя почтальоншу у газетного киоска. Краем глаза он заметил хозяина бочонка с верментино, стоявшего под деревом и одобрительно на них глядевшего.
– Ты за мной следишь? – Она продолжала идти, не глядя на него. Лицо у нее было белым, злым и блестящим, как вощеная бумага. – Ты взломал мой дневник, но этого тебе было мало. Ты вычислил мое имя, ты звонил в Ливорно, ты добился того, что в «Бриатико» заколотили все входы и выходы. Я видела твои карандашные пометки в телефонном справочнике, нарочно зашла в мотель посмотреть.
– Я за тобой не следил, Виви, я пришел за вином, вот оно в пакете. Да погоди же ты!
– А что ты сделаешь? Засвистишь в свисток? – Она мотнула головой, на ходу сбросив капюшон, и неубранные волосы вывалились оттуда, будто груда тлеющих углей.
Маркус следовал за ней неотступно, они свернули в маленький сквер, отделявший станцию от площади, и по тому, как мягко потемнела пыль между клумбами, Маркус понял, что начался дождь, очень мелкий, почти невидимый.
– Виви, я предлагаю тебе честную сделку. Я скажу тебе все, что ты хочешь узнать, а ты скажешь мне, что произошло шесть лет назад. Узлы на пляжной лестнице, этрусская беседка, отравленный коньяк, в твоем блоге смыслы разбегаются во все стороны, как муравьи. А мне нужно знать, что было на самом деле.
– Нет никакого самого дела. – Она прибавила было шаг, но внезапно остановилась и посмотрела ему в лицо: – Какие еще узлы?
– Я видел испорченную лестницу на диком пляже в «Бриатико» – и понял, что на капитана поставили западню. Раньше я подозревал шефа карабинеров, но понял, что ошибался: комиссар не стал бы возиться с морскими узлами и полагаться на судьбу. Теперь я думаю, что это сделала ты. Больше ведь некому, верно? Твое признание нужно мне не для того, чтобы бежать с ним в полицию, Виви.
– А для чего? – Она опустила глаза и принялась разглядывать свои сабо. Глядя на ее выпуклый лоб, Маркус подумал, что на ощупь он должен быть прохладным, словно бок молочного кувшина.
– Я пишу книгу, понимаешь? Криминальную историю. В ней все должно быть безупречно, ясная логика и полное разоблачение на последней странице. Об этом никто не узнает, имена будут изменены, место действия тоже. Признавайся, Виргиния.
Она сняла темные очки и подняла на него глаза. Серая радужка, зеленый зрачок, будто пятнышко окислившейся меди. Дождевая пыль в волосах, просвеченная солнцем.
– Признавайся, и тебе ничего не будет, да? – Она презрительно скривила рот. – В интернате капуцинов я слышала это каждый божий день. Сто раз прочитай перед завтраком «Ах, сожалею за мои злости», и тебе ничего не будет.
– Слушай, это честная сделка. Я не могу закончить книгу, пока не узнаю, каким был финал истории. Но я дам тебе гораздо больше, чем прошу у тебя. Не скажешь правду – не узнаешь самой важной новости в твоей жизни.
– Откуда тебе знать, какая новость для меня самая важная?
– Господи, да я же прочел весь твой блог, – сказал Маркус, но его заглушил клаксон, длинный и непривычно настойчивый. Некоторое время они стояли молча, глядя, как оранжевый римский автобус осторожно заворачивает на узкую стоянку. Дождь пошел сильнее, и почтальонша накинула капюшон. Кончик носа у нее порозовел, а губы горели, словно от простуды.
Маркус не удержался и провел по ним пальцем:
– Я не выдал тебе полицейским, Виви. Вчера я написал о том, что могло бы случиться, обозначил одну из линий судьбы: зимний сад рухнул, а ты полетела вниз с высоты колокольни, но утром понял, что финал построен на догадках и ни на что не годится. Мне нужна хоть капля реальности, как яичный желток в цементе, понимаешь?
– Это мой автобус. – Она перебила его в нетерпении. – Мне надо идти. Надеюсь, мы больше не увидимся.
– Но ты ведь хотела сесть на неапольский?
Дождь превратился в ливень, вода потекла ему за шиворот. Однажды обе деревни смоет в океан, подумал он, вместе с их церквями, домами и скарбом. Останутся только кладбищенские ангелы из ноздреватого известняка. И еще «Бриатико» на вершине холма – окруженный высокой стеной, недоступный поношению, недостижимый, как миф.
– Мне все равно какой автобус. – Вирга надвинула капюшон поглубже, повернулась и пошла на станцию.
Со стороны деревни донеслось гудение колокола, за ним послышалось мелкое жестяное звяканье вьетрийской церквушки, всегда опаздывающее на пару минут. Вирга взяла свою красную сумку, все еще стоявшую у автомата, поднялась на первую ступеньку и протянула водителю билет.
Десять часов, подумал Маркус, глядя на непроницаемые стекла автобуса. В гавани зажигаются огни, дождь полощет катера и рыбацкие тартаны. Старик, наверное, стоит на носу своей лодки и смотрит на дом, белеющий на вершине холма, будто флаг перемирия. Он ждет, когда золотистый огонек замелькает по комнатам. Когда мертвая Стефания явится в свою спальню и ляжет на кровать.
Автобус захлопнул двери и выехал со стоянки. Ладно, флейтист, прощай. Жаль, что мы не договорились.
Маркус спустился по виа Ненци на площадь, где несколько человек собралось у дверей церкви, несмотря на ненастье, миновал знакомую тратторию и пошел вдоль набережной к мотелю. В гавани не было ни души, похоже, начиналась настоящая буря: вода в лагуне внезапно стала черной, как полоса горячего асфальта, несколько рослых кипарисов на набережной разом согнулись и распростерлись по ветру. Дождь был не похож на тот, что шел здесь всю пасхальную неделю, он был зимний, темный, сплошной, захлебывающийся от северного ветра.
И разверзошася ecu источницы бездны, вот на что он был похож.
Вирджиния Хейтс
Левая педаль у рояля используется для ослабления звучания. Молоточки сдвигаются вправо и вместо трех струн хора ударяют только по двум (а то и вовсе по одной). В нотах эта штука обозначается пометкой una corda, звук становится мягче и глуше, даже теплее, в нем появляется войлочное дно (так говорила моя учительница пения, бессмертная женщина). Если бы кто-то спросил меня, почему я веду этот блог, ответ был бы таким: молоточки, которые стучат у меня в висках, на время сдвигаются вправо, вот в чем дело. А потом кто-то отпускает педаль, и все начинается сначала. В нотах это обозначается tutte le corde. Войлок исчезает, и я снова чувствую ненависть всем сердцем – в нормальной жизни это обозначается toto corde (люблю латынь за безжалостные совпадения).
Моя бабка Стефания не умела играть, но инструменты стояли у нее по всему дому – для гостей, так же как кровати с балдахинами и мейсенские ночные горшки. Хотя гостей никаких давно не было. Когда мой отец сбежал из поместья, испугавшись меня, незаметной тогда личинки (червы), бабка и вовсе перестала пускать в дом людей. Зато жилистый конюх с бретонскими усами появлялся у нас, когда хотел. С этим конюхом мы катались по парку (у меня был жокейский костюм с галифе), хотя катанием это было трудно назвать, в основном меня возили на луке седла, а когда дали вожжи, смирная кобыла сбросила меня на ровном месте. Помню, что мне показалось странным, что доктора ко мне не позвали: бабка как будто скрывала наш с матерью приезд, слугам она сказала, что мы дальняя родня. Стефания была лгунья и дрянь, но другой бабки у меня не было.
Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 145
