Ноннус обтесал нижнюю часть ствола и набросал облик Госпожи. Работал он совсем недолго — буквально несколько быстрых ударов, но даже неискушенный зритель мог бы узнать знакомый образ. Да уж, с режущим инструментом отшельник умел управляться мастерски.
Его пояс с пьюльским ножом свисал с ветки лиственницы в десяти футах от того места, где Ноннус молился перед Госпожой. Дротик стоял там же, его волнистое лезвие блестело в лунном свете.
— Я просто не могла находиться с ними рядом, — призналась Шарина. — Я хотела…
По лицу девушки было видно, насколько непросто ей далось это признание.
— Ноннус, — сказала она, — он не имеет права жить! Меня мутит от его кровавой магии. Я скорее умру, чем стану участвовать в подобном! Ты не видел, что приключилось с Колином и его солдатами.
— Точно, — скупо улыбнулся отшельник, — этого я не видел.
Он посмотрел на девушку с обычным невозмутимым выражением лица. Шарина подумала: это выражение изменяет ему лишь в одной ситуации — когда Ноннус держит в руке нож. Окровавленный нож.
— Смерть есть смерть, дитя мое, — тихо сказал Ноннус. — Для мертвого человека не имеет значения, как именно его убили. Для Госпожи это тоже неважно. И я не буду осуждать других за то, как они делают свою работу.
— Ноннус, он перестал быть человеком! — Шарина чуть не плакала. — Да и был ли когда-либо?
— Не говори так! — резко оборвал ее отшельник. Затем чуть мягче продолжил: — Дитя мое, никогда не смей так думать о ком-нибудь только потому, что тебе не нравится его поведение, или манера одеваться, или молитвы. Потому что если ты пойдешь по этому пути, то рано или поздно придешь к поступкам, которые никогда не сможешь себе простить. Или забыть.
Шарина опустилась на колени, ноги не держали ее. Она уткнулась лицом в ладони и начала плакать. Ноннус присел рядом на корточки и двумя пальцами погладил по плечу.
— Отчего кто-то умер, а ты продолжаешь жить? Ты не должна об этом думать, дитя мое, — сказал он. — Подобные вещи в руках Госпожи. Мы должны в это верить.
— Я ненавижу то, что он сделал, — плакала Шарина. Потихоньку рыдания ее утихли, она снова могла говорить. — Ноннус, он говорит, что сделал это ради меня… и я верю ему!
— Я тоже ему верю, — сказал отшельник. Он мягко поднял ее подбородок, чтоб видеть ее глаза.
— Я ведь тоже убил тех людей на лестнице, — медленно продолжал он. — Не дал им никаких шансов. Просто знал: им придется умереть, чтоб ты была в безопасности. Поэтому я убил их.
Девушка посмотрела в лицо отшельнику, гадая, что он видел, когда смотрел на нее.
— Если ты их убил ради меня, тогда их кровь не на твоих руках.
Ноннус ничего не ответил.
Шарина вытащила кинжал из-за пояса и пошла к поваленному дереву. Она воткнула лезвие поглубже в кору, чтоб кинжал держался и не падал. Ни пояса, ни ножен у нее не было, чтоб повесить рядом с ноннусовыми.
Затем девушка опустилась на колени перед образом Госпожи и принялась молиться. Она молилась за души врагов, которым пришлось умереть для того, чтоб она могла жить. Мгновение спустя к ней присоединился Ноннус.
3
— Премудрый Бог скрывает от нас будущее во мгле ночи, — прочитала Лиана из «Од» Селодрия.
Из склепа за их спиной, где в одиночестве трудилась Теноктрис, вдруг раздалось металлическое шипение. Звук был слабый, но Лиана прервалась на полуслове. Прислушалась, затем продолжала:
— Надежды и страхи смертных лишь смешат Бога. Помни об этом и принимай все, что происходит, с ледяным спокойствием!
Большую часть своего прошлого Гаррик оставил в родной Барке. Единственным предметом роскоши, который юноша захватил с собой, был изящный томик Селодрия. Он стал тем якорем, который привязывал юношу к былым временам. Благословенные времена, когда единственной заботой Гаррика ор-Райза являлось поведение овец или недовольство отца по поводу его нерасторопности в конюшне.
«Оды» Селодрия были из разряда незыблемых ценностей: они существовали уже тысячу лет. И еще тысячи лет останутся все тем же — а именно, произведением, пережившим бронзу. Именно так охарактеризовал его сам поэт. Подобная точка зрения действовала успокаивающе, позволяла рассматривать все сиюминутные проблемы в перспективе — даже проблемы жизни и смерти.
И вот теперь, если верить Теноктрис, их миру грозила опасность, способная разрушить все. Даже драгоценные «Оды». Не верить старой колдунье у Гаррика не было оснований, но в душе, на эмоциональном плане, продолжал считать произведения Селодрия вечными.
Внутри склепа послышался перезвон колокольчиков. Начав с нижней ноты, он поднялся на целую октаву. На обычно невозмутимом лице Лианы застыло напряжение. Они с Гарриком целый день просидели в ожидании на скамейке перед гробницей. Окружавшая их живая изгородь укрывала молодых людей от чужих глаз и в других условиях сделала бы их пребывание здесь вполне приятным.
Отзвучала последняя ступенька в полтона, и колокольчик замолк. Лиана опустила книгу и с дрожащей улыбкой посмотрела на Гаррика.
— Мне страшно, — сказала она. — Я не хочу, чтобы кто-нибудь еще пострадал из-за меня. У меня остались только вы с Теноктрис — мои единственные друзья.
Улыбка завяла на ее лице.
— Я не могу не думать о том, что приключилось с моим отцом.
— Но Теноктрис — не твой отец, — возразил юноша. — Она все делает постепенно, по плану. И, помнится, она говорила, что это не должно быть опасным.
Лиана удивила его своим признанием: он не мог представить, чтоб она боялась чего-нибудь. Наметив цель, эта девушка всегда шла вперед — спокойная, быстрая и решительная. Невзирая ни на что. Пусть хоть из воздуха материализуется демон, чтоб на ее глазах распотрошить отца…
— Когда я была маленькой девочкой, я любила играть здесь, — рассказывала она. — Этот уголок всегда был отгорожен от остального участка, только раньше калитка не запиралась. Тогда меня мало интересовало, что именно здесь располагается. Я не придавала этому значение… Да я вообще не думала о смерти, пока не умерла моя мать.
Нет, несмотря на свой страх, Лиана по-прежнему оставалась собою. Если б сейчас в дверях гробницы вместо Теноктрис возник новый демон, девушка выколола бы ему глаза своим стилом, за неимением лучшего оружия.
Гаррик кивнул. Проходящая в нескольких сотнях футов главная улица напоминала о себе монотонным, ненавязчивым гулом. В их же переулок лишь изредка заглядывали случайные прохожие — служанки из соседнего особняка, кучер, возвращавшийся на пустой телеге в конюшню, мальчик-разносчик, насвистывавший и постукивавший своей палочкой по прутьям ограды. Увидев сидевших на скамейке Гаррика и Лиану, парнишка даже вскрикнул от неожиданности.
— Вот уж не думал, что это так долго продлится, — пожаловался юноша.
Утром они позавтракали в портовой гостинице, но сейчас молодой организм требовал своего. К тому же для Гаррика обед всегда являлся основной, ударной трапезой. Сейчас день уже клонился к вечеру, а Теноктрис все не появлялась.
