– Я читал по его губам. Он что-то сказал о золотом кубке. А потом он сказал: «Мы дым из пушечного жерла».
– О да! Да, приходилось. Я слышал это не один раз. – Голос его чуть дрожал. – В детстве…
Откуда-то из глубины леса к нам стали приближаться тяжелые шаги. Кордуэйнер обернулся с трудом, скорбный и неподвижный, будто его шея стала единой колонной с позвоночником Танцующий проблеск света, качаясь и подпрыгивая, двигался в нашем направлении.
– Люди из города, – сказал я. – Они идут, чтобы сжечь его. Лет за сто пятьдесят до этого то же самое произошло в Провиденсе.
– Говард Данстэн никогда не жил в Провиденсе.
– Один из его предков построил дом, который люди прозвали «Страшным домом». Сильвэйн Данстэн перевез его сюда по кирпичику.
Свет разделился: теперь ясно были различимы огни трех факелов, приближавшихся из-за деревьев. Кордуэйнер дернул меня в укрытие между двух кленовых стволов.
120
Факелы растянулись полукружьем, как огни рампы, и двигались к нам сквозь лес. Порой раздавалось шипение листьев, попадавших пламени на язык. Кордуэйнер нырнул еще дальше в лес. Он не обращал на меня никакого внимания – его уже не волновал даже сам факт моего существования.
Вел людей Карпентер Хэтч, который теперь был старше и тучнее, чем на Вэгон-роуд. Если б не факел в руке и искаженное жаждой мести лицо, он выглядел бы типичным напыщенным толстосумом-ничтожеством, каким всегда стремился стать. В трех футах позади и по бокам от него шагала пара мужчин, разделенных как взаимным отвращением, так и социальным положением. Мрачный лысеющий мужчина лет на десять старше и почти на фут выше Карпентера Хэтча был, скорее всего, Сильвестром Милтоном. Коротышка Феррети Ля Шапель суетливо поспешал рядом, стараясь не отставать.
Мы с Кордуэйнером пробирались за дубами футах в двадцати перед ними. Тяжело дыша, Кордуэйнер наблюдал, как, высоко подняв над головой факел, человек с искаженным ненавистью лицом приближался к нам – человек, который, как думал Кордуэйнер, был его отцом. Факел Мил-тона вновь поджег гроздь листьев низко нависшей ветки.
– Смотрите, мистер Милтон, – сказал Ля Шапель.
– Заткнись, Коротышка, – отрезал Милтон. Выскочив из-за дерева, Кордуэйнер стал на их пути. Трое мужчин остановились, на пару секунд опешив, будто перед ними вдруг появилась отрезанная голова.
Карпентер Хэтч, оправившись от замешательства, рявкнул:
– Убирайтесь отсюда! Это дело вас не касается.
– Он видел нас, – сказал Милтон.
– Не трясись, Сильвестр, взгляни как следует на этого старика, – успокоил его Хэтч. – Он же полоумный дегенерат, – и звонким голосом добавил: – Послушай, старина. Ты больше не работаешь на мистера Данстэна. Он серьезно согрешил и должен быть наказан. У меня в кармане пятьдесят долларов, это большие деньги, но они могут стать твоими, если ты сейчас уйдешь отсюда и будешь держать язык за зубами.
Кордуэйнер застонал и бросился на них. Милтон и Ля Шапель пустились наутек, бросив факелы. Карпентер Хэтч глянул через плечо, отскочил назад и швырнул свой в Кордуэйнера. Прежде чем Кордуэйнер успел подхватить его в воздухе, Карпентера уже след простыл. Я выскочил из укрытия и затоптал загоревшуюся траву. Кордуэйнер держал факел над головой, прислушиваясь к звукам панического отступления. Плечи его вздымались и опадали, как поршни. Я не мог понять, рыдал он или просто тяжело дышал.
Кордуэйнер резко повернулся и кинулся к дому. Попадая в пламя факела, над его головой трещали и шипели листья.
Когда я выбежал из леса, Кордуэйнер метался вдоль стены дома и кричал. На щеках его блестели слезы. Когда я приблизился к нему на шесть футов, лицо Кордуэйнера вдруг закаменело от потрясения, а затем оживилось – он узнал меня. Страдальческий рев вырвался из перекошенного рта:
– Ты знаешь, что он со мной сделал?!
– Он лгал вам, – проговорил я.
Сжимая факел как копье, Кордуэйнер бросился к краю луга и там начал кружить. Он что-то искал, но я поначалу не понял этого и подумал, что старик впал в животное бешенство. На втором круге он упал на колени и выкопал длинный, гладкий, испачканный землей камень. Затем левой рукой он поднял факел и устремился назад, к дому. Проплыв по воздуху, словно диск, камень врезался в окно, расплескав стекло брызгами сверкающих осколков. Второй широкий замах – и в разбитое окно полетел факел.
Кордуэйнер завертелся на месте, вскрикивая то ли от возбуждения, то ли от непереносимой душевной муки. Он взглянул на меня, но увидел только пару факелов в моих руках: выхватив их, он поспешил к фронтону дома.
В портике загорелся свет. Оглушительно лязгнув, отошел засов, и входная дверь распахнулась, явив пустой коридор перед комнатой, в которой меж стопками книг взлетали языки пламени.
– Где он?! – вскричал Кордуэйнер.
В освещенные окна фасада я увидел седовласого Говарда, легкими шагами идущего к порогу комнаты, в которой Кордуэйнер получал свои уроки безумия. В окне над портиком показался слабый свет, струившийся откуда-то из глубины дома Я услышал – или вообразил, что услышал, – звук, напоминающий писк летучих мышей. Узкие огненные ручейки побежали через пол кабинета и, подпитанные ночным воздухом, взвились и хлынули в коридор.
– Он идет на чердак, – сообщил я Кордуэйнеру; тот обратил на меня яростный взгляд. – Там и все остальные. Вы, наверное, слышали, как Карпентер и Элли шептались о них.
Задыхаясь, Кордуэйнер проговорил:
– «Осьминог, сороконожка, что-то вроде паука…»
Мы чуть отступили от стены и взглянули наверх. Окна чердака окрасились золотисто-желтым светом.
Я полагал, что Кордуэйнер исполнит собственное пророчество и бросится в горящий дом. Но он сделал то, что изумило меня, – испустил какой-то нечеловеческий звук, в котором слышались высокомерие и радость под пеленой безумия. Мне понадобилась секунда, чтобы понять: Кордуэйнер хихикал.
– Роберт! Обидно, что у тебя не хватило ума и учтивости прочитать мои рассказы до того, как уничтожить их. Поступи ты таким образом, ты бы постиг смысл нашей ситуации. Все записано! Мы с тобой привели друг друга сюда.
Я попытался отыскать Роберта, но Роберт исчез.
– Записано? – переспросил я, теперь уже всерьез пытаясь потянуть время. – Каким образом?
– По милости… – Лицо его осветилось восторженной улыбкой. – По милости, с удовольствием тебе сообщаю, моего гения. Какой же я был глупец. Я забраковал собственный шедевр! – Кордуэйнер начал захлебываться истерическим смехом.
Его очевидное унижение набрало силу и обратилось почти без всякого перехода в эйфорию, напугавшую меня больше, чем все случившееся перед этим. Я отошел чуть в сторону, страшно злясь на Роберта за то, что снова бросил меня:
