то отменил бы все на начальном этапе. Он не был живодером и не испытывал радости от чужих смертей. Но так уж сложился день. Он вышел из этой дьявольской мясорубки, он жив-здоров, с деньгами. Было трудно, но в итоге он справился.
Начальник производства и его молодой подчиненный стояли в пустом цеху на полпути до спасительного выхода, по одну сторону от них располагались неровные ряды станков среди которых выднелись чьи-то недвижимые ступни, по другую до самого потолка были окна, заправленные в маленькие стеклянные квадратики рам – годами не мытые и не протираемые от древесной пыли. За окнами мела метель склоняя к земле хлипкие скелетики деревьев и беспощадно трепя их ветки. Деревья сопротивлялись вьюге, не хотели падать под воздействием природной стихии и это противостояние дерева и ветра хорошо было видно на примере стоящей прямо у окна березы, чьи тонкие и гибкие как веревочки ветки лихо метались в диком вихре подобно длинным ведьминым волосам. Нилепин жадно хахотел туда – на улицу. Захотел быть унесенным ветром как можно дальше от этих стен, захотел, чтобы ледяная вьюга трепала его волосы и одежду, задувала под тело, пробрала насквозь. Ему хотелось на улицу, на ветер и он нетерпеливо ожидал своего остановившегося босса. А Соломонов дастал телефон, нажал какой-то только ему ведомый номер и произнес в трубку лишь два коротких слова: «Деньги есть!» Затем выслушал ответ собеседника, убрал трубку во внутренний карман куртки и ликующе похлопал Нилепина по плечу.
– Нам осталось только пройти через проходную, – сказал он, – там сидит тюфяк Эорнидян, мать его. Он не должен нас видеть, ведь нам не нужны свидетели, согласен?
– Согласен, – эхом отозвался Лева.
– Я опять отправлю его в кочегарку, пусть проверит температуру в трубах, – с этими словами Соломонов повторно извлек свой телефон и опять набрал номер, но на сей раз ответом ему были длинные гудки, закончившиеся роботизированной фразой «Абонент не отвечает, попробуйте позвонить позже». – Где он? Он что, мать его, спит? А! Вспомнил! Мы же видели его! Он под автопогрузчиком! Ну и прекрасно, мать его, зашибись! Нам остается только помахать ручкой и пустить воздушный поцелуй этой фабрике!
Соломонов, не переставая радостно улыбаться, достал из того же внутреннего кармана табакерку.
– Константин Олегович, может не стоит? – предупредил Лева Нилепин.
– Вашу мать!!! Ну почему вы мне все чего-то советуете! – вдруг вспылил начальник производства и Нилепин виновато потупил взор. – Неужели я давал понять, что настолько беспомощен, что могу существовать в этом мире лишь исключительно благодаря всяким советом? Если бы я, мать вашу, нуждался в советах, я бы сделал татуировку на лбу с фразой: «Я НУЖДАЮСЬ В СОВЕТАХ»! Ты видишь у меня на лбу такую татуировку?
– Нет, Константин Олегович.
– А табличку на груди?
– Нет.
– Может я вешал объявление на стене цеха: «Дайте мне совет, вашу мать!» и подпись – начальник производства ОАО «Двери Люксэлит» Константин Олегович Соломонов? Мне даже сраный Шепетельников ссыт что-то посоветовать! Так почему все лезут со своими советами и при этом советуют одно и тоже? Ты случайно не общался сегодня с Оксанкой Альбер? – на этот вопрос Нилепина объял озноб и он счел за лучшее не отвечать. – Так почему ты повторяешь ее слова, мать твою? Я лучше всех знаю, что мне делать, а чего не делать, запомни это, юноша, и в следующий раз дважды подумай прежде чем что-то мне советовать!
– О-кей, босс, но отдайте мне хотя бы кейс. Я его только подержу…
– Еще есть шутки? Если есть – говори сразу все, мать твою.
– Я немного за вас побаиваюсь, Константин Олегович. Дайте мне кейс, я просто его немного подержу и верну. Честное слова.
– Юморист, мать твою! – рассмеялся Соломонов и двумя вдохами опустошил табакерку.
Наступило оцепенелое молчание.
Молчал Соломонов, молчал и Нилепин. Прошла минута, начальник производства не шевелился, замерев как восковая фигура. Его взгляд утсавился в одну точку, глаза остекленели и не моргали. Почувствовав себя не в своей тарелке, Лева Нилепин помахал перед своим шефом рукой, пощелкал пальцами – от застышего Соломонова не последовало никакой реакции. Вообще никакой.
– Константин Олегович, – тихонько позвал его Лева. – Константин Олегович…
Не моргая Соломонов выдавил из себя бормотание монотонное как мычание олигофрена.
– Ты опять за мной, ангел… Ты бесполый… Не хочу… Не надо за мной… Мать твою… В твоем раю скучно, я не хочу… Я не хочу слушать арфу, мне не нравится… Давай потом… Не хочу, мать твою…
Соломонов стал медленно заваливаться назад.
Нилепин стоял с открытым ртом, но вместо того чтобы удержать своего начальника Лева зачем-то тремя пальчиками взял из его рук опустевшую табакерку. Константин Олегович Соломонов грохнулся на спину.
На этот раз его не вырвало. Он разбил себе голову о бетонный пол.
А Нилепин так и остался стоять с табакеркой, держа ее тремя пальцами как церковную свечку.
– Константин Олегович, – пробормотал он и заглянул в мертвые глаза Соломонова, – вы чего, умерли, что-ль..?
14:53 – 15:17
Сперва он пошевелил руками, потом повернул голову. Долго, пожалуй, дольше чем хотелось бы, он не мог сфокусировать взгляд и в какой-то момент испугался отслоения сетчатки на обоих глазах. И не мудрено. От такого удара глаза вообще могли бы выскочить из своих мест. Все вокруг было размыто и двоилось, но постепенно Женя Брюквин стал осознавать, что лежит на жестком полу неудобно повернув голову на бок. Изо рта текла кровь и образовывала растекающиеся ручейки, быстро прокладывая себе русла в пыли бетонного пола. Женя наблюдал за кровавыми ручьями как-бы со стороны, не связывая их с собой. Боль была. Острая пульсирующая, но не такая, чтобы затмевало сознание. Похоже Женя Брюквин переступил болевой порог, во всяком случае боль не являлась главенствующим чувством в его организме.
Его распирала глубочайшая обида, ему было чудовищно стыдно за то, что его так подло ударили. Он постарался приподняться и ему это удалось. Ноги держали его, руки помогали, машинально цепляясь за сборочные столы и балки стеллажей. Голова кружилась, но вскоре Женя смог увидеть мелкие детали обстановки. К нему возвращалась функция фокусировки, это обнадеживало. Он помотал головой и потрогал нижнюю часть лица, там где, как ему казалось, взорвалась небольшая граната которую он перед взрывом накрепко сжал зубами. Фигуральная граната раскурочила ему всю плоть, оголив каждое нервное окончание. На прикосновение нижняя часть лица отзывлась резкой острой болью, принуждающей Женю взвывать и пускать горячие слезы. В глазах вспыхивали радужные блики. Нет, лучше не трогать и благодарить шоковое состояние, из-за которому боль пока
