ты, профессор, на… — Он отошел в угол, снял штаны и сел на парашу.
Конфликт, однако, сам собою как-то угас. Калюжный, смирившись с потерей, полез к себе на нары. Профессор с Запятаевым сосредоточились над неуклюжими своими фигурками. Штык, сидя на параше, задумался.
Жизнь его складывалась неудачно. Был он начинающим щипачем, то есть шарил по карманам. Много раз попадался. Били его в трамваях и в поездах, однажды даже на ходу скинули под насыпь. И мечтал он всегда о том, что найдется пахан, возьмет его под свое покровительство. «Не трожьте, — скажет, — суки, пацана. Он мой шестерка».
И тут дверь в камеру распахнулась, на пороге появился грузный, свирепого вида бородатый человек в полушубке и в шапке, надвинутой на глаза. Это был Иван Тимофеевич Голубев. Он видел устремленные на него глаза, которые смотрели, как ему показалось, очень враждебно. Особенно страшными показались ему эти двое, которые, стоя над табуреткой, играли в какую-то странную игру, наверное, кого-то проигрывали. «Бандиты! — внутренне содрогнулся Иван Тимофеевич. — Сейчас начнут издеваться или просто зарежут. Нет, надо сразу показать, что не на того напали».
Дверь за спиной захлопнулась, проскрежетал ключ. Голубев остался на пороге один на один с этой сворой бандитов.
— Вы что, суки-падлы, законов не знаете? — закричал он сразу на всех, делая свирепые глаза и холодея от страха.
— Ты что? — не отрываясь от параши, поднял голову Штык. — Блатной или голодный?
— Отвали, поносник! — Голубев, не раздумывая, дал ему сапогом под зад, и Штык слетел с параши, едва ее не опрокинув.
— Ты что? Ты что? — закрутился по камере Штык, одной рукой придерживая штаны, а другой держась за ушибленный зад.
— Полотенце! Где полотенце, суки позорные? — сходил с ума новичок и свирепо таращил свои глаза.
Штык первым сообразил, в чем дело. Одной рукой продолжая держать штаны, другой он схватил свисавшее с нар чье-то грязное полотенце и издалека бросил его грозному новичку. Тот поймал полотенце на лету, швырнул себе под ноги и стал вытирать об него сапоги.
— Пахан! — ахнул Штык. — Бля буду, самый настоящий пахан! — выкрикивал он возбужденно и восхищенно. И наконец решился приблизиться к новичку и, глядя на него снизу вверх, заискивающе спросил: — Как тебя называть, папа?
Голубев слегка растерялся. Он хотел было сказать свою фамилию и имя-отчество, но вспомнил, что у воров должны существовать воровские клички. И не имея времени придумать что-нибудь поудачнее:
— Председатель! — сказал он, швыряя полотенце в парашу.
47
Завидую будущим чонкиноведам. Когда-нибудь откроются для них потайные архивы да и техника достигнет высоких пределов. Лежа на диване, нажмешь кнопку или несколько кнопок, и перед тобой на цветном и объемном телеэкране любой протокол допроса, или ордер на арест, или постановление об окончании следствия. Вот она, пища для пытливого ума! Насыщайся в свое удовольствие!
Автору этих строк намного труднее. В архивы не пускают, подшивки старых газет не дают. Пользуйся тем, что есть.
А что есть?
Ну, вот статья из центральной газеты. Название газеты оторвано, число неизвестно. Статья озаглавлена «Титулованный Иуда» и подписана представителями аристократических фамилий, чудом сохранившимися в результате укрепления революционной законности. «С чувством гнева и возмущения, — говорится в статье, — узнали мы о черном предательстве некоего Голицына, бывшего князя. Должны признаться, что в свое время не все из нас приняли Великую Октябрьскую социалистическую революцию. Ослепленные родовыми и сословными предрассудками, потерявшие свои имения, некоторые из нас отнеслись враждебно к завоеваниям рабочего класса нашей страны. Многим пришлось пережить мучительную ломку на пути к политической зрелости, на пути к пониманию исторического значения Октябрьской революции и ее ведущей силы — рабочего класса. Но каковы бы ни были наши прежние взгляды, в этот грозный для отечества час каждый из нас осознал, что мы не только бывшие дворяне и аристократы, мы русские люди, в этот час мы должны быть со своим народом, вместе с ним сплотиться вокруг Коммунистической партии большевиков и лично товарища Сталина. Каким же надо быть отъявленным негодяем, чтобы в это трудное для Родины время решиться на такое черное предательство! Теперь, изобличенный с поличным, этот, с позволения сказать, князь будет лить крокодиловы слезы и каяться. Всем известно, что наш строй самый гуманный в мире. Но предательству у нас нет прощения, а предателям нет и не должно быть места на нашей земле».
48
Читатели, пользующиеся доверием Тех Кому Надо, получив специальный допуск, могут порыться в старых подшивках. Там они, вероятно, найдут бескомпромиссные, гневные и принципиальные выступления академика Петина и писателя Вадима Шорникова, заметки знатного забойщика скота Терентия Кныша и прославленной колхозницы Алевтины Мякишевой. Они в одних и тех ясе выражениях (как будто писала одна рука) клеймят позором предателя-князя.
Говорят, что многие известные люди откликнулись на предложение газеты дать в печати достойную отповедь этому отщепенцу. Надо сказать, что известные эти люди откликались совершенно бескорыстно, потому что гонораров за их статьи и заметки им никто не платил. Но, видимо, уж так совпало, что вскоре после откликов один из них получил Сталинскую премию за научные достижения, у другого неожиданно вышел роман, который до того ни одна редакция не принимала за серость. Кто-то получил броню от фронта, кто-то — литер на дополнительное питание. Благодарная Родина в лице Тех Кому Надо так или иначе отметила каждого.
Но в семье, как говорится, не без урода. Говорят, что один известный деятель в неизвестной области позволил себе усомниться. Говорят, что это был молодой, но очень растущий ученый. Несмотря на свою ученость, он не отдал должного Учению нашего Вождя и Учителя о том, что незаменимых людей у нас нет. Он считал, что не бывает правил без исключения, что хотя вообще-то незаменимых действительно нет, но он лично все-таки незаменим.
Так вот этому незаменимому позвонили утром из центральной газеты и вежливо поинтересовались, читал ли он вышеупомянутое письмо бывших дворян.
— Да-да, — подтвердил он, — как раз вот вчера за ужином…
— Так вот, Юрий Сергеевич (кажется, его так звали), нашим читателям хотелось бы узнать и ваше мнение по этому поводу.
— А почему, собственно говоря, мое мнение? — заявил Юрий Сергеевич. — Я ведь вовсе не дворянин. У меня мать прачка, а отец…
Веясливый голос перебил, что для того, чтоб возмутиться предательством, вовсе не обязательно быть дворянином. Все советские люди, так сказать, недвусмысленно выражают свое отношение. Академики, писатели, доярки…
Юрию Сергеевичу было крайне неловко противопоставлять себя другим советским людям.
— Мне, право, очень не хочется вам отказывать. — сказал он, —
