Зеркало
Все исчезли и оставили меня в одиночестве. Со мной никого нет. Квартира пуста. Моя маленькая Джованна в доме Збо с Ханкой, Жанной и Лунией.
Мне некого писать, поэтому я сижу перед зеркалом и делаю то, чего не делал никогда: автопортрет. Автопортрет еще живущего художника – или уже умирающего?..
Мы все умираем, и нас отличает лишь то, сколько и как мы живем. Жизнь, насыщенная событиями, работой, детьми, любовью, может быть счастливой, даже если она недолгая. Дерьмовая жизнь может стать карой, если она слишком длинная. Короткая и дерьмовая жизнь – это жизнь Модильяни. Я смеюсь в зеркало и совершенно себе не нравлюсь.
Я рассматриваю себя в попытке разглядеть свою душу, как я много раз проделывал с теми людьми, которых писал. Я применяю к себе тот принцип, который всегда поддерживал: я ищу не реальность, не нереальность, а бессознательное, тайну инстинкта в людях. Я это повторял много раз, но сейчас это утверждение мне кажется смелым и даже смешным. Я в это больше не верю – и, возможно, никогда не верил, это все было плодом самовлюбленного удовлетворения и юношеских убеждений.
Этот автопортрет станет памятью обо мне. Я должен был подумать об этом раньше, когда был в отличной форме, но я этого не сделал.
Я предпочел провести лучшие годы своей жизни не с кистью, а с резцом и молотком в руках. Вон он, в зеркале, идиот, который все сделал не так. На моем лице видны все мои ошибки и все мои провалы. Я больше не тот мальчишка, который взволнованно ходил в бордель с Оскаром Гильей. Теперь я – взрослый идиот, которому не простили ошибки. Сейчас я бы не повторил всего того, что я сделал, и дорожил бы временем.
Я уже слышу голоса критиков: «Модильяни написал всех художников своего времени, но не написал самого себя; единственный автопортрет он сделал, когда был смертельно болен». Они будут правы, если посчитают меня мудаком.
Я бы предпочел иметь вместо автопортрета фотографии лучших моментов своей жизни: когда я стучал молотком по мрамору, когда я дрался, напивался и курил опиум, когда занимался любовью и когда писал прекрасных женщин.
В этот момент в галерее Le Centaure в Брюсселе проходит выставка Модильяни и Фудзиты. Из двух художников отсутствую лишь я: врач сказал, что сейчас там очень холодно.
Модильяни никогда не подходит погода – то слишком жарко, то слишком холодно, то слишком дождливо или ветрено. Модильяни сидит дома, пока другие развлекаются. Вот картина, которая лучше других меня изображает: я смотрю, как бегают и играют другие дети из окна дома в Ливорно. Я всегда был либо зрителем, либо отсутствующим. Когда я осмелился быть главным действующим лицом, меня наказали.
Жалость к самому себе, какой ужас. Бедный Моди.
Мне приходят на ум слова человека, который больше всех не понимал меня: Беатрис. Она говорила мне с обезоруживающей улыбкой: «…Как ты можешь писать, если не пьешь? Как может слепой писать? Вино позволяет тебе разглядеть то, что ты не видишь трезвым. Ты смотришь на абсент, как утопающий смотрит на берег. Есть ли что-то, чего ты желаешь еще больше? Нет. Только я тебя знаю». Она ничего не понимала. Мне никогда не нужен был алкоголь, чтобы писать. Но ее презрение помогло мне понять, какой тип женщин и какая форма любви не подходят для меня. Я признателен ей, что она подтолкнула меня пойти по более легкому пути: если бы не она, возможно, я бы до сих пор стучал по резцу. Даже те люди, которые заставляют нас страдать, нам нужны, у них мы учимся избегать подобных ситуаций в будущем.
