— Люси далеко не куколка, — перебила ее Карен.
— Куколка.
— Не куколка. Коротышка совсем не значит куколка, да будет тебе известно.
— А лицом она напоминала Люси! И волосами! — крикнула Шарлотта.
— Мне показалось, или ты действительно сказала, что та девушка была красавицей? — фыркнула Карен.
Я думала, что фырканье означало конец темы. Но за первым фырканьем последовало второе, затем третье, потом они сменились всхлипами, и вот уже Карен рыдала навзрыд.
Счастливица! Ей, как бывшей подружке, это было позволительно. У меня такого права не было.
— Гнилой, вонючий, мерзкий ублюдок! — разразилась Карен проклятиями. — Как он посмел быть счастливым без меня? Он не должен был ни в кого влюбляться, он доложен был понять, что без меня он не может жить! Хоть бы его уволили, и чтоб его дом сгорел дотла, и чтоб он подхватил сифилис, нет, погодите… СПИД… нет… угревую сыпь, вот это ему послужит уроком, и чтоб он попал в аварию, и чтоб его трахомобиль разбился, а его самого чтоб посадили в тюрьму за преступление, которого он не совершал, и…
То есть она сказала примерно все то, что говорит девушка, узнавшая, что ее бывший бойфренд имел наглость завести новую подружку.
Шарлотта гладила ее и утешала, как могла, а я просто вышла из комнаты. Мне было не жаль Карен, потому что я была слишком занята, жалея себя.
Я была потрясена.
До меня только что дошло, что я серьезно влюблена в Дэниела.
Моя тупость поистине удивительна, а мое умение судить о людях вообще вызывает гомерический хохот. Уже в течение некоторого времени я подозревала, что неравнодушна к Дэниелу, и считала, что с моей стороны это чувство было проявлением моего крайнего легкомыслия. Но влюбиться в него, полюбить его — это просто преступная небрежность.
А если вспомнить о том, как я издевалась над женщинами, которые влюблялись в Дэниела последние десять — пятнадцать лет? Разве могла я вообразить, что со мной случится то же самое? Из всего этого наверняка можно вынести серьезный урок типа: «Не дразни, да не дразним будешь». Ну, что-то в этом духе.
Способность трезво мыслить покинула меня, не выдержав напора острой, разрывающей душу боли и дикой, сводящей с ума ревности.
Хуже ревности был страх, что я потеряю Дэниела навсегда. Он уже так давно ни с кем не встречался, что я стала привыкать к мысли, что он — мой.
Большая ошибка.
Из возможных на данный момент шагов я сделала самый дурацкий: я позвонила ему.
Только он мог успокоить мою боль, даже если он сам и был ее источником.
Да, необычная ситуация: я собиралась поплакаться другу в жилетку из-за своего разбитого сердца, хотя сердце мне разбил собственно владелец данной жилетки. Но я редко попадала в нормальные ситуации.
— Дэниел, ты один? — Я ожидала отрицательного ответа.
— Да.
— Можно приехать к тебе?
Он не сказал: «Уже поздно», или «Чего тебе надо?», или «А нельзя подождать до завтра?»
Он сказал:
— Я сейчас заеду за тобой.
— Не надо, — возразила я. — Я возьму такси. Скоро буду.
— Куда ты собираешься? — Моя попытка незаметно выскользнуть из квартиры провалилась. Карен не проведешь.
— Никуда, — сказала я с некоторым вызовом. Горе притупило мой страх перед Карен.
— Куда это никуда?
— Просто никуда.
— Ты едешь к Дэниелу, да?
Она была либо очень восприимчивой, либо параноидально помешанной на Дэниеле.
— Да. — Я смотрела ей в глаза.
— Дура, тебе не на что надеяться.
— Знаю. — Я сделала шажок по направлению к лестнице.
— И ты все равно едешь к нему? — недоверчиво и сердито спросила Карен.
— Да.
— Ты никуда не поедешь, — рявкнула Карен.
— Кто это сказал? — Я уже была на середине лестничного пролета, и мне это прибавило смелости.
— Я тебе запрещаю, — взвизгнула она.
— Я еду.
От ярости Карен светилась и искрилась. Ей было трудно говорить.
— Немедленно вернись, — смогла она выговорить наконец.
— Отстань! — храбро огрызнулась я и помчалась вниз.
— Я дождусь тебя сегодня вечером! — завопила она мне вслед. — Лучше не делай этого…
Глава восемьдесят четвертая
В такси по дороге к Дэниелу я решила для себя, что честно расскажу ему, почему я так расстроена, хотя греческий хор в моей голове молил не делать этого.
— Ты же знаешь, что никогда нельзя говорить мужчине, которого ты любишь, что ты его любишь! — пели голоса. — Особенно если тебя он не любит.
— Знаю, — раздраженно отвечала я им. — Но у нас с Дэниелом все не так. Он мой друг, он сможет уговорить меня не любить его. Он напомнит мне, как он плохо обращается со своими девушками.
— Найди кого-нибудь другого, кто смог бы тебе все это сказать, — не унимался хор. — Вокруг тебя целый мир людей — почему тебе нужен именно он?
— Только он умеет успокаивать меня, только с ним мне бывает хорошо.
— Но…
— Только он сможет мне помочь, — твердо заявляла я.
— Тебе нас не одурачить, — пел хор. — Говори, что ты задумала?
— Заткнитесь. Ничего я не задумала, — отнекивалась я.
Да, до сих пор я вполне разделяла общепринятую среди женщин догму, доставшуюся нам в наследство от викторианской эпохи: «Он не должен знать, как сильно я люблю его. Я не вынесу его жалости». Тем более если он был не самым благородным мужчиной и имел склонность смеяться и рассказывать о своих победах сотоварищам по тетеревиной охоте. Но наш с Дэниелом случай выпадал из разряда типичных, решила я. С Дэниелом чувство собственного достоинства мне ни к чему.
Когда он открыл мне дверь, мое сердце от радости чуть не выпрыгнуло из груди.
«Проклятье, — подумала я. — Так это правда: я действительно люблю его».
Я немедленно бросилась в его объятия. То, что я была его старым другом, давало мне массу преимуществ, отказываться от которых только потому, что он завел себе девушку, я не собиралась.
Я крепко обняла его, и он — честный игрок — обнял меня не менее крепко.
Несомненно, он счел мое поведение несколько странным, но, будучи порядочным парнем, не стал ничего говорить, а просто действовал по обстановке. «Объясню ему все чуть позже», — решила я. А пока останусь там, где я есть. Он все еще был моим другом, и мне все еще позволялось обнимать его. И на несколько мгновений я могла даже представить, что он был моим любовником.
