После 1997 года я заново выучилась ходить на лыжах, плавать, танцевать, и все навыки общения у меня восстановились. Мне очень хочется опять ни от кого не зависеть. Соответственно, сейчас моя задача — продолжать восстанавливать интеллектуальные функции мозга. И еще — научиться читать более бегло. Я хочу добиться своих целей — снова стать независимой, ездить самой и возить других (свои преимущества есть и в полосах движения для автобусов) и вообще обходиться без «присмотра взрослых» (скоро мне уже стукнет тридцать!). Я еще не поняла, как обстоят дела с моими профессиональными навыками, но я буду стараться изо всех сил, — будь это, как и раньше, издательская деятельность, или работа видео-диджея (я не говорила, что учусь петь?).
Отчасти это приложение было написано в Лос-Анджелесе, примерно в часе езды от дома Шалини. Накануне я встречался с ней, и она выглядела великолепно во всех отношениях. Мы сидели на полу, смотрели первый раунд президентских дебатов между Гором и Бушем и одновременно беседовали с ее бабушкой о традиции устроенных родителями браков по расчету (ее брак был невероятно удачным: «Ох, я увидела его в первый раз, и он оказался таки-и-им симпатичным!»). Потом мы с ее мамой и отчимом пошли смотреть дом, который они строили для нее рядом с их домом. Мы отправились туда в сумерках, когда в окна светило заходящее солнце. Шалини, вцепившись в мою руку, осторожно переступала через нагромождения проводов и кирпичей. Мы прошли по главной лестнице в ее новую комнату, где все еще красили стены и отделывали потолки; никакой мебели там не было. Глядя в окно, Шалини попыталась найти остров Каталина, но мы не были уверены, что огни светят именно с Каталины, а не с корабля или какого-нибудь другого острова. Мы стояли почти на том же месте, где и год назад на ее дне рождения, открывался тот же вид на Тихий океан, но все вокруг, разумеется, было иначе. Мы стояли в абсолютно новом доме, построенном на фундаменте старого, и он был больше, а вид на океан открывался еще более захватывающий. Белые стены и пустота делали дом холодным и призрачным.
Я сказал ей об этом, сказал, насколько ее дом в сумерках выглядит как настоящий дом. Я почти не видел ее, но она меня поддержала.
— Да, наверное, — сказал ее силуэт, усмехнувшись.
Стр. 490, абз. 7. Мы переезжаем
И теперь мы переезжаем снова, чтобы сбежать из холодного (слишком холодного во всех смыслах) Нью-Йорка. Упаковывая картонные коробки, полные древних забот, я случайно залез в одну из этих коробок и нашел там письмо от матери, написанное примерно за год до того, как начались тяжелые времена. Я был ошарашен тем, сколько в нем отзвуков, как замысловато и явственно многие куски этой книги, ее темы и даже знаки препинания внушены этим коротким письмом. Поэтому я воспроизвожу его здесь, а кроме всего прочего, это хорошее письмо, вам оно понравится, вы услышите добрый голос, который тут же покажется вам знакомым:
Дорогие Билл, Бет и Дэйв!
Мне очень жаль, что я последнее время заставила вас поволноваться, но не теряйте бодрости и держитесь все вместе; мы уже преодолели столько неприятностей, преодолеем и эту. Это просто одна из неизбежных жизненных неурядиц. Мы справляемся с ними и становимся сильнее.
Я снова пошла на работу и наслаждаюсь общением со своими маленькими друзьями. Коллеги во всем мне помогают, и все идет просто замечательно. Я получила весточки от огромного количества людей (как гром среди ясного неба, как говорится), и все предлагают мне помощь. Чуть ли не каждый день мне звонят, справляются о моих делах или рассказывают о всевозможных способах лечения.
В пятницу днем я пойду на прием к еще одному хирургу, в Эванстонский филиал больницы Чикагского университета, чтобы получить еще одно заключение, а пока все единодушно сходятся в том, что нужна еще одна операция, чтобы справиться с этой гадкой разновидностью рака, — я предупрежу вас, когда снова соберусь в больницу; по-моему, тоже этот вариант — самый правильный.
Ну и ладно об этом. Все хорошо, все прекрасно, волноваться не о чем.
С Крисом все в порядке: он неплохо читает, и теперь уже не я, а он читает вслух каждый вечер; он, как и раньше, ходит на футбол, хотя, как и раньше, играет без особого энтузиазма: ждет, пока мяч подкатится, бьет по нему и с улыбкой смотрит, как он улетает, но ни за что не станет бежать следом. Ему предстоит еще одна игра; в следующем году ему придется больше тренироваться, чтобы у него получалось. Завтра он в первый раз пойдет на рисование в «Гортон» [местный клуб], чтобы «рисовать, как Дэвид», а в один из ближайших дней — в кружок выпиливания по дереву. Я спросила его, не хочет ли записаться в скауты-«волчата», и он ответил, цитирую: «Если я приду в таком виде в школу, это унизит мое достоинство». В последнее время он все время это повторяет — наверняка подцепил от кого-то из вас.
Я смотрю страшные новости про землетрясение в Сан-Франциско; этот штат скоро уйдет под воду, так что Биллу и Бет надо оттуда убираться; жить там негде. Я старалась связаться с Бет, потому что услышала, что в Беркли были сильные толчки, но не смогла дозвониться…
С папой все в порядке; все это время он здорово мне помогает.
На Хэллоуин Крис будет в костюме птицы — он сам так решил — «Царем птиц»; мы купили ему маску, а дальше будем уже выдумывать; надеюсь, что я буду дома и смогу на него посмотреть, если же нет — Пэтти Г. или его любимица миссис Б. проследит, чтобы он повеселился как следует.
В школе у Криса новые друзья; им очень хорошо вместе, и вообще в этом году у него все получается, кроме физкультуры: я получила его характеристику от мистера О’Нила (а свои характеристики помните?), и там сказано, что у него плохо с подтягиваниями и приседаниями, зато он отлично бегает; в общем, говорит мистер О’Нил, ему надо еще потренироваться, — этим мы и займемся, когда вы все приедете домой — ха-ха!
Желаю вам хорошего дня, с любовью,
Мама
Люди рассказывают мне истории о смерти. Я человек, которому люди хотят рассказывать о смертях, свидетелями которых они были, и о людях, которые слишком рано их оставили. Когда я знакомлюсь с людьми, видевшими смерть, когда я рисую в их экземплярах книги глупые рисунки — обычно это деревянные плашки, стволы деревьев и уши в разных вариациях, — они говорят, что, как им кажется, я «на чтениях наслушался уже достаточно грустных историй». Недавно я услышал это от одной женщины в Денвере, когда она присела у стола напротив меня и добавила: «Очень мило с вашей стороны уже то, что вы приехали», — я в минуту просветления подумал, что она, скорее всего, сказала глупость. Я оказался в Денвере, потому что принял приглашение, присланное по почте, от молодой женщины по имени Эми Слотовер, волонтера в «Уэбб-Уэринге», Институте исследования раковых заболеваний, старения и антиоксидантов. Она спрашивала, не смогу ли я приехать и произнести речь на благотворительном обеде. Я получил письмо в воскресенье и тут же написал ответ, хотя знал, что до завтрашнего дня она его не получит. Но я не мог ждать, потому что, черт возьми, был страшно взволнован. Мне раньше никогда не приходилось заниматься благотворительностью, по крайней мере — в сколько-то ощутимых масштабах, если не считать просьб от джентльменов на Четвертой авеню в Бруклине, всегда старающихся наскрести денег на автобусный билет до Атлантик-Сити. Итак, Денвер: я должен был улететь в пятницу, провести выходные в Колорадо, а во вторник оказаться на благотворительном обеде. Но в результате того, что стоило бы называть не иронией судьбы, а скорее странным сближением, за два дня до вылета на благотворительный обед мне вручили повестку в суд: мой бывший агент подал на меня иск по поводу денег, которые появились благодаря моей семейной истории. Я вылетел в Денвер в состоянии смутной судебной тревоги, но все исчезло, когда я увидел мисс Слотовер с ее чутким взглядом, а еще больше — когда мы оказались в институте и нам устроили экскурсию по нему. Я познакомился с учеными, и каждый почему-то забросил свою жизненно важную работу, чтобы поговорить со мной, ответить на мои высокоумные вопросы: «Так почему эти клетки не могут восстановиться сами?» или «Вот этот резкий сигнал — хорошо это или плохо?» — при этом я был в заляпанной футболке для скейтборда, умыкнутой у Тофа. Мы поговорили примерно с десятком ученых, и каждый атаковал одну и ту же проблему со своей стороны. Каждый сразу после официального знакомства начинал с воодушевлением и иногда с интонациями Адама Уэста[213]объяснять, над чем он сейчас работает, как заманчиво близко он подошел к разрешению проблемы, к прорыву в решении проблемы рака груди, диабета, эмфиземы: Если бы нам… только… понять… ПОЧЕМУ… мутировавшие клетки не кончают с собой… — и их жажда осмыслять и лечить была настолько заразительной, что уже через несколько минут я понял, что потерял десятки лет впустую; мне захотелось все бросить, переехать в Денвер, стать их Игорем[214]и ночевать на кушетке в подвале.
