— Помочь тебе с лестницей? — спросил Уиллис. Он взял лестницу, установил у другого дерева, но тут заметил: — У тебя усталый вид. Наверное, пора отдохнуть.
Он хотел помочь ей снять лямки распылителя, но она ему не позволила. Она хотела продолжать опыление и вскарабкалась на дерево. На лужайке, на другом дереве сидел Слаймейкер; он махал рукой, а за ним, казалось, дневное солнце всходило все выше, сияло сильнее с каждым часом, казалось, все в долине вот-вот загорится и начнет взрываться — белое солнце, белое небо, выгоревшая на солнце бесцветная пыль, покрытая радужными бусинами воды, перемешанной с керосином. И в тот же миг, в краткий перерыв между вдохом и выдохом, что-то произошло — солнце ли отразилось в керосиновой дымке, искра проскочила между гудящими телефонными проводами, два кремня стукнулись друг о друга где-то на склоне холма, — но никто и никогда не узнал, что именно случилось и где. Далеко в горах, за ранчо, поднимался белый дымок, сначала слабый, похожий на легкое одинокое облачко над океаном. Слаймейкер вовсе не приветствовал ее, он как раз и показывал на эту далекую струйку. Он сорвал с лица маску и крикнул «Огонь!» — не испуганно, а так, чтобы не вызвать переполоха.
Все случилось так, как и ожидала Линди: она кубарем скатилась с лестницы, так что голова закружилась, Уиллис сорвал с нее распылитель, схватил за руку, и они кинулись к дому для работников. Хертс со Слаймейкером неслись за ними; они остановились в тени перцового дерева, чтобы передохнуть, а Уиллис бросился звонить домой. Никто не отвечал, и он взволнованно заорал: «Да где же она, в конце концов? Где эта моя сестра?» Он прижимал трубку к уху, пот градом катился у него с лица, он барабанил ладонью по стене и, дождавшись наконец ответа, сказал: «Роза, звони в пожарную часть! Что? Нет, нет, нет. Она здесь. Звони скорее!» Горело за несколько миль от них, но было непонятно, в какую сторону идет огонь, и никто не знал, занялось ли пламя только что или полыхает уже несколько часов и только теперь охватило каньон и стало видно с ранчо. Сначала со склона лениво, медленно поднимался лишь небольшой дымок, и он был так далеко, что казался не столько грозным, сколько красивым. Но вскоре потянуло запахом — горьким запахом пожара со стороны холмов, все почувствовали его, и Слаймейкер произнес: «Сосна горит». В воздухе поплыли лепестки пепла.
Когда стали видны первые языки пламени, никто даже не удивился. Хертс прислонил лестницу к двери дома, они влезли на крышу и принялись смотреть в сторону пожара, взволнованно передавая бинокль друг другу. Они увидели, как далеко в горах языки пламени, ровно выстроившись, как солдаты в строю, нерешительно замерли, как будто раздумывая, в какую сторону повернуть. В сосновом бору открылась полянка, ее тут же охватило пламя, Уиллис и Линди прижались друг к другу, Хертс с Слаймейкером тоже прижались друг к другу, пылало предвечернее солнце, дрожал огонь, оранжевый, как апельсины Пасадены. Дым поднялся уже выше труб домов на склонах холмов, и огонь начал разворачиваться по горам Сьерра-Мадре, как огромное яркое покрывало. Линди услышала отдаленный гул, похожий на ровный шум машин на Колорадо-стрит, — это языки пламени сметали сумах, тойон и лимонадную ягоду. Хертс включил в доме радио, и взволнованный голос диктора раздался во дворе и долетел на крышу, до них: «Срочное сообщение: в горах начался пожар». Почти тут же дым из белого стал черным — это полыхнули сосны-пинии и иссиня-черные шишки можжевельника. День близился к концу, но в долине было жарче, чем обычно, и Линди почувствовала, как на глаза надвигается пелена лихорадки. Она потрогала уши, заметила, что они горят, и потянулась к Уиллису. Дым шел через холмы Линда-Висты и вдоль Арройо-Секо, мимо террасы гостиницы «Виста». Что он с собой нес?
Ветер переменился, и пламя заколыхалось, как будто вытряхивали простыню, поползло вверх и вниз по горе, и вскоре они услышали, как мимо задних ворот пронеслись пожарные машины. Уиллис, Хертс и Слай спустились с крыши, кричали, махали руками, а огонь шел уже по всем направлениям — то рвался на запад, то вдруг поворачивал на восток, — а Линди, сидя на раскаленной жестяной крыше, чувствовала усиление лихорадки и с ужасом ждала, что заполыхает вся долина. В ожидании она начала дрожать, ей стало холодно, и она схватилась за кирпичную трубу. Кладка осыпалась у нее под пальцами, сразу же наступила темнота, огонь пожирал куст за кустом, взбирался все выше в горы, и к ночи стало ясно, что ранчо не пострадает, даже если пожар не удастся потушить. Ей казалось, она слышит писк серых белок, рев черных медведей, завывание рысей, звавших на помощь, треск падавших в чаще дубов, само движение огня по горе, готового жадно проглотить все живое. К поздней ночи пожарные со всего Лос-Анджелеса и Риверсайда работали в горах, рубили просеки, заливали из шлангов деревянные дома и старались действовать слаженно. На всякий случай Хертс со Слаем затопили дальний конец рощи; деревья стояли в воде, мавзолей засыпали хлопья пепла, похожие на снег, поздно ночью огонь превратился в узкую рыжую полосу, неясно тлевшую где-то далеко; но запах преследовал их, как будто тянулся за ними. Зеваки со всей долины съезжались на ранчо, в горы, чтобы посмотреть на огонь, понюхать, как он пахнет, высунуть язык и ощутить на нем горький вкус пепла. Они припаркуют машины на смотровых площадках и, потягивая из фляжек, примутся спорить, куда повернет огонь; кто-то займется любовью в первый или в последний раз; кто-то будет делать это так, как будто ничего особенного сегодня вечером не случилось. А тем временем лихорадка не отпускала Линди; Роза все-таки отвела ее по холму домой, уложила в постель, и до утра она дрожала на холодных мокрых простынях. Линди лежала одна, скрестив руки на груди, и терпеливо ждала, хотя по временам у нее почти останавливалось дыхание. Она сказала себе, что вынесет все, когда положила руку на холодный латунный поручень, подняла ногу на ступеньку, ведущую к кровати, и в тот миг, когда Роза положила руку ей на поясницу, заметила, что к статуе купидона прислонена записка. С лестничной площадки было видно, как за окном пылают отдаленные холмы, и в свете этого пламени, под охи Розы и крики Зиглинды наверху, в комнате, она прочла, что Лолли взяла с собой Паломара и вместе с Брудером укатила в «Гнездовье кондора».
6
Сентябрьским утром тридцатого года, между шестым и седьмым приступами, Линди ехала вдоль берега, а рядом с ней сидела Зиглинда. Дорога стала шире, полоса асфальта — почти такой же, как в прошлом году сделали Колорадо-стрит: отхватили по пятнадцать футов с фасада каждого здания, чтобы дать место машинам. Дорога вилась вдоль берега, разрезала приморские деревни, где громоздились оштукатуренные розовым мотели, похожие на огромные осенние сорняки. Последние отдыхающие свешивали полосатые полотенца с балконов, маленькие магазинчики еще торговали видовыми почтовыми открытками, содовой водой, мороженым и жаренной в тесте рыбой. На одной из остановок Зиглинда съела блюдце шербета, а Линди, перебрав стопку дешевых открыток, купила себе одну с точно такой же фотографией, как на потолке у доктора Фримена.
Вернувшись в машину, Зиглинда забралась с ногами на сиденье и спросила, куда они едут. «На пляж», — ответила Линди. Зиглинда спросила на какой. «В клуб „Джонатан“, где на песке зажигают факелы, а для детей проводят конкурс песочных замков?» «Нет, на другой», — ответила Линди, и Зиглинда, лицо у которой сияло, точно стекло, спросила: «Мы что, едем в „Гнездовье кондора“?» «Да», — ответила Линди и принялась рассказывать дочери о ловушках для лобстеров и о голубой акуле; но Зиглинда не отличалась терпением, отвернулась и стала смотреть на океан, лениво ведя пальцем вдоль горизонта.
