— ответил Дзэнтиро за всех остальных. — Поигрался, и хватит. Ребята тебя ждут и беспокоятся.
— Чего это вдруг? — недовольно удивился Нагасиро. — То им все равно было, то теперь вдруг беспокойство охватило.
— Да так, — проговорил Дзэнтиро, покосившись на меня. — Ходят тут слухи всякие. Идем, посидим в «Обанава», потолкуем, что к чему.
Нагасиро хмыкнул, отошел ко мне и сказал:
— Пойду, схожу с ними. Может, расскажут чего интересного.
— Как считаешь нужным, Нагасиро, — ответил я ровно.
И он ушел вместе с ними. Шумной молодой компанией.
И я почему-то не был уверен, что он теперь вернется…
Поэтому, когда начался наконец долгожданный пожар со стороны Канда, Нагасиро с нами не оказалось.
В этот раз мы выступили значительно лучше. Каждый нес свое снаряжение на себе, мы шли спорым шагом, а не бежали. Шли на дым кратчайшей дорогой, намалеванной на моем плане. Шли на дым и крики.
И не успели опять. Люди Икимару вновь нас опередили. И, наверное, было к лучшему, что мы не успели…
Дом догорал. Богатый дом, задами выходивший к каналу, с черепичной крышей и скудным садиком. Ребята Икимару бойко крушили стены и тащили из огня покоробившуюся лаковую мебель, ящики для одежды, из которых тут же полетели какие-то зимние кимоно, пояса… Из кухни с уханьем и гиканьем тащили тяжелый рисовый ящик.
Бурункай, знакомый нам соратник Икимару, встречал нас с багром наперевес:
— Куда-куда-куда?! — преградил он нам путь. — Стоять. Все! Не успели! Стойте где стоите. Тут уже наше дело. А вы вон там стойте, можете дым глотать.
Несколько их парней отошли от пожара, чтобы встать рядом с Бурункаем. Впрочем, мы и не пытались прорваться к пожару и только угрюмо следили за их действиями. Икимару не было видно — похоже, он тоже был внутри.
— Ну что, новичьё, — острил тем временем Бурункай. — Расторопнее надо быть, быстрее. А то так ведь и квартал весь сгорит. Если бы не мы. От вас-то толку как не было, так и нет! Учитесь, что ли, как это делается!
Его бахвальство бесило, но сделать ничего было уже нельзя. Они прибыли первыми, а нас было даже меньше, чем обычно.
— Ну ничего, — глумился веселый Бурункай. — Бросайте вы это дело и переходите к нам, мы вас пристроим по-дружески. А то так ведь и с голоду ноги протянете!
Грохот обвалившейся черепицы перебил его — грохот и громкие крики. Бурункай и его ребята бросились назад к пожару, к крикам боли под обвалом, и мы не думая бросились за ними следом. Так кого-то засыпало.
Там я и увидел Икимару в прожженном кимоно, засыпанного пеплом с головы до ног, он голыми руками разбрасывал дымящуюся черепицу, мы все налетели на кучу со всех сторон и разбросали ее, казалось, мгновенно.
— Сухэй! — крикнул Икимару, когда из-под обломков показалось разбитое в кровь, обожженное лицо. Одним могучим рывком он выдернул Сухэя за ворот из-под обвала и потащил прочь от пожара. Все отступили от огня вслед за ним.
— Сухэй! — кричал Икимару, ударяя по щекам безвольно лежавшего в пыли товарища. — Сухэй!
Тот не двигался. Ступни ног мертво лежали на дороге, свернутые словно у куклы, у живых ступни так никогда не падают…
За нами обвалился пылающий дом.
Икимару обхватил голову мертвого руками и качался из стороны в сторону, молча и страшно. Потом поднял сухие черные глаза, увидел меня. Узнал. Взял себя в руки. Огляделся. Оскалился.
— Что пялитесь?! — хрипло крикнул нам Икимару. — Идите отсюда! Убирайтесь!
Слезы чертили пепельные дорожки по его грязным щекам.
Мы ушли молча.
***
Смерть на пожаре, даже чужая, неблизкого нам человека, оказалась угнетающим опытом для всех.
— Вот и до него дотянулось, — пробормотал малыш Тогай и все его вполне поняли. — А участок-то, где Курода-Должен-Всем дом спалил, продали. Богатею какому-то. Уже строится там вовсю…
Я промолчал, и никто больше ничего не добавил.
Настроение было самое скверное. В другой день я, возможно, взял бы бутылочку сакэ на всех, чтобы смягчить впечатление, но денег не было и есть особо нечего.
Саторо как-то поспешно покинул нас, да и братья Хиракодзи быстро откланялись — ушли в город. Нагасиро так и не появлялся. Я вновь остался с Сага один.
Я покормил его нашим последним рисом, напоил чаем. Когда он уснул, я вышел из комнаты во двор. Далекий конус Фудзи мерцал в лиловых перьях высокого заката, а то, что было на земле, уже не было видно. В этой темноте один за другим вспыхивали и разгорались оранжевые огоньки фонарей, то тут, то там, все чаще и чаще, рассыпаясь во все стороны, волной угоняя тьму вдаль. У меня на глазах темный город засветился тысячами огней. На главной башне замка один за другим освещались высокие этажи и разжигались высокие огни факелов на воротных башнях. Над заливом огни двоились и колебались, мерцая, двигались вместе с лодками, на которых их зажгли.
— Когда я вижу это, — произнес настоятель Окаи, оказавшийся вдруг рядом, — словно огонек загорается и у меня внутри. И наступает покой.
Он разжег масляный фитилек, надел круглый бумажный фонарь с черными иероглифами с названием храма на бумаге сверху — и нас охватил теплый свет, заполнивший фонарь. Тут же появились мотыльки, чтобы виться над нашим огоньком и тихо стучаться о светящуюся бумагу.
— Вот так же и мы, — грустно произнес настоятель, проводя ладонью над фонарем, словно пытаясь отогнать мотыльков от опасности. — Видим свет и не можем его достичь, а если достигаем — исчезаем. Что как не их карма тянет мотыльков к их огню? Надеюсь, что это способ покинуть нашу юдоль скорби, а не печальная неизбежность.
Мы сидели на краю обходящей храм галереи, настоятель Окаи держал в руках фонарь, и мы оба смотрели на город.
— Сегодня погиб Сухэй, — произнес я. — Вы его помните? Он украл то кимоно из схрона под сгоревшим домом. И он не был мотыльком, судя по тому, как Икимару по нему убивался.
— Я знаю об этом, — мягко произнес настоятель. — Завтра похороны. Вы были там?
— Да. Помогли достать его из-под обломков.
— Рано или поздно, — мягко произнес настоятель, — такое случается, и кто-то погибает. Нельзя жить так близко с огнем и чтобы никто не сгорел. Сухэй Чернобровый
