возвращался и вновь проезжал мимо пунийцев. Гасдрубал с нараставшей тревогой следил за ними. Он видел, как прибывают все новые и новые отряды всадников. Наконец, насчитав их несколько тысяч, он поспешил ретироваться. Римский флот был спасен (Арр. Lib. 101).
Чудесное спасение лагеря и флота, видимо, ободрило Манилия. Он задумал, наконец, сам нанести удар карфагенянам. Он решил взять Неферис, оплот и защиту Карфагена. То была сильная крепость на скале. Кругом были ущелья, теснины и непролазный кустарник. Неферис обегала стремительная и довольно широкая река. Город находился в 120 стадиях от Карфагена (22 км). Сама по себе мысль захватить Неферис была весьма здравой. Вопрос заключался лишь в том, может ли это сделать Манилий.
Римляне подошли к реке. На другом берегу виднелись ущелья, облитые ярким солнцем. Вдруг они заметили в скалах каких-то людей. Они присмотрелись. Все ущелья и вершины заняты были врагами.
Сципион некоторое время внимательно оглядывал противоположный берег. Наконец решительно произнес:
— Против Гасдрубала нужны другое время и другие силы.
И сказал, что надо поворачивать назад.
Но тут несколько офицеров, которые давно завидовали Сципиону, подняли шум. Они кричали, что это позор — увидеть врага и обратиться в бегство. И зря Сципион говорит о благоразумии: такие вещи называются не благоразумием, а трусостью. Тогда Публий посоветовал построить у реки укрепленный лагерь, а то теперь у них нет даже места, где можно укрыться, если их разобьют в сражении. Но офицеры снова бурно запротестовали, а один даже закричал, что бросит меч, если командовать будет не консул, а Сципион. И Манилий перешел реку.
Все случилось, как и предсказывал Публий. Римляне были разбиты и обращены в бегство. Их прижали к бурной реке, Гасдрубал наседал на них. Казалось, гибель неминуема. И вдруг на пунийцев стремительно налетел Сципион. Его 300 всадников должны были, чередуясь, бросать в пунийцев дротики и отскакивать назад. Наконец он добился своего. Все вражеское войско обратилось против него одного. Римляне могли беспрепятственно переправиться через реку. Когда последний воин выбрался на противоположный берег, Публий бросился в воду. Он оказался в положении любимого своего Горация Коклеса, о котором он столько раз рассказывал Полибию. Как и его герой, он стоял у реки и защищал своих. Ему было не легче, чем Горацию. Он боролся с бурным течением, а в него летели дротики и камни. Но все-таки он выплыл.
Живой и невредимый вышел он на берег. К нему с ликующими кликами устремились товарищи; его окружили, ему сжимали руку, со всех сторон слышались поздравления и слова горячей благодарности.
Войско уже собиралось повернуть к лагерю, и вдруг хватились трех когорт. Они бесследно исчезли. И тут выяснилось, что еще в начале боя они были отрезаны от своих и сейчас остались запертыми на том берегу. Стали думать, что делать. Все были очень расстроены, что приходится бросать товарищей, но нечего было и думать возвращаться назад. Нельзя же, говорили офицеры, губить все войско из-за нескольких человек. Но тут вмешался Сципион. Он заявил, что придерживается совсем другого мнения.
— Пока силы не тронуты, — сказал он, — следует думать не столько о нанесении урона врагам, сколько о том, чтобы урона не испытать самим. Но когда столько граждан и значков попадают в беду, необходимо действовать с безумной отвагой… Я приведу назад осажденных или с радостью погибну вместе с ними, — закончил он.
Это предложение привело всех в ужас. Было ясно, что Сципион идет на верную смерть. Консул и воины на все лады упрашивали его одуматься и смириться с неизбежным. Увы! С таким же успехом они могли бы говорить с ветром. Сципион был неколебим. И, не слушая больше ни просьб, ни сетований, он снова вскочил на коня и снова бросился в реку, из которой только что чудом выбрался. С собой он взял три когорты и запасов на два дня.
Остальные поплелись домой. Они были как в воду опущенные. Усталые, убитые, несчастные. На них навалились поражение и позор. Но все это было ничтожно перед одной мыслью — они потеряли Сципиона. Он был их гений-хранитель всю эту войну. А они дали ему погибнуть! И вдруг… Они глазам не верили. Да, это был он. И с ним спасенные воины. «Когда войско издали увидело его сверх ожидания живым и спасшим войско, оно подняло громкий крик, полный радости. Все прониклись мыслью, что ему помогает тот же даймон, который, как считали, предвещал его деду Сципиону, что должно случиться» (Арр. Lib. 104). Счастливый и пристыженный, консул под дружные аплодисменты всего войска увенчал Сципиона венком, высшим знаком боевого отличия (Арр. Lib. 102–104; Strab. 834; Polyb. XXXVI, 8, 3–5; Liv. ер. 49; Plin. N. H. XXII, 13; Vell. 1, 12; Vir. illustr. Scipio Min.).
В злополучной битве под Неферисом погибли три военных трибуна, те самые, которые так настаивали на сражении. Все в лагере считали величайшим позором, что тела их — тела римских офицеров — брошены в пустынном месте без погребения в добычу зверям и птицам. Тогда Сципион попросил у консула разрешение лично написать Гасдрубалу.
— Я попрошу у него похоронить их, — сказал он.
Маний, разумеется, разрешил. Он вообще теперь все разрешал Публию.
Отношения между Сципионом и врагами были странные, рыцарственные какие-то. Все его знали, все ему верили, все его любили. Недаром завидовавшие ему трибуны давно говорили, что у карфагенян с Публием подозрительная наследственная дружба (Арр. Lib. 101). Кроме того, ходили слухи, что Гасдрубал его побаивается. Все с нетерпением ждали результатов письма. И вот на другой день в римский лагерь явились послы: они несли три урны. Послы объяснили, что в них прах трибунов, что Гасдрубал велел вчера отыскать их тела. Нашли их по золотым кольцам, которые в римском войске носят только офицеры. В заключение они прибавили, что Гасдрубал делает это исключительно ради Сципиона. «Слава Сципиона возросла, так как он достиг такого великого почета у врагов» (Диодор) (Арр. Lib. 104; Diod. XXXII, 7).
Где был Полибий, когда его названый сын совершал свои удивительные подвиги? Принимал ли он в них участье? Скакал ли он ночью с факелом в руках к гавани? Стоял ли под градом дротиков у реки, прикрывая остальных? И вернулся ли с ним, чтобы спасти римские когорты? Это окутано для нас мраком. От его рассказа сохранились лишь жалкие крохи. Мы знаем одно — поведение Сципиона произвело на него огромное впечатление. Особенно когда он отправился один спасать товарищей. С этого момента Полибий решил не только подробнейшим образом рассказывать о всех его поступках, но
