Ознакомительная версия. Доступно 31 страниц из 155
– О, точно! Прямо в яблочко! Хоть каждый день – точно! – Он с размаху громко булькал в стакан, выпивал, крутил головой и, ни к селу ни к городу, перескакивал на другое. – Слушай, тетка Полина, тебе листового железа не надо? На крышу? Могу подбросить.
– Украл, поди? – спрашивала мать.
– Взаймы взял. У государства. Они у меня заем, а я – у них… Дак везти – нет? Тебе, как будущей теще, со скидкой отдам. А то потом с тебя и на пол-литра не выжмешь.
– Нашел тещу. Скорый какой.
– А что? Чем плохой зять? У меня знаешь сколько денег?
– Ну? И сколько же? – поддразнивала мать. – Мешок небось?
– Мешок.
– Под завязку?
– Под зашив! – скалился Халин. – Ногами утоптал и зашил.
Тоська, если оказывалась дома, отсиживалась в комнате, на кухню не выглядывала, а когда Халин уходил, прямо чуть ногами на мать не топала:
– Ты почему не вытурила его?!
– Да как же это – вытурить? Человек ведь, – оправдывалась мать. Она действительно не понимала: как можно выгнать человека? Хотя бы он и незваным явился. Это у нее еще от деревенских обычаев шло. Она могла позубатиться – словом уколоть, прямо сказать дураку – дурак, мол, ты и больше ничего. Но гнать из дома считала не по-людски.
– Человек! – психовала Тоська. – Где ты человека-то увидела?! Сидел тут еще… скотина! Жених выискался!
– А ты слушай больше! У него язык без костей – вот он и мелет им что зря.
Но Халин не молол. Скоро мать сама в этом убедилась.
– Так, тетка Полина, – сказал он ей однажды без смеха. – Брезгуете, значит, Халиным? Ваня Халин вам не подходит. Не ровня. Ждете кого пограмотнее, поумнее.
– Вот что, милый человек, – начала было мать, выстрожив голос, – не надо нам ни умного, ни глупого…
Но Халин ее притормозил:
– Стоп, тетка Полина!.. Не пузырись, а то лопнешь… Я ведь с вами по-хорошему хотел. Но вы, гляжу, по-хорошему не понимаете… Ну, а если я ее так где подкараулю, а? Дело молодое…
Мать испугалась. Впервые по имени Халина назвала.
– Иван, – сказала, – ты что городишь-то, подумай? Она ведь ребенок еще.
– Ну, ладно, ладно! – совсем уж враждебно оборвал ее Халин. – Ребенок… Для тебя ребенок, а мне в самый раз. – И ушел, саданув дверью.
Вот когда мать переполошилась. «И подкараулит, чертов бугай, – думала она, – что с такого возьмешь… Ох, осрамит девку, ославит! А нет, дак перепугает – сделает на всю жизнь дурочкой заикастой, припадочной… И никому не скажешь, не пожалуешься…» Жаловаться, мать знала, было бесполезно. Здесь, на улице, мерили все на один привычный аршин: если какая девчонка попадала в переплет, ее же и осуждали – сама, значит, виновата: доигралась, докрутила подолом.
Дома никого не было, и мать досыта наревелась. «Господи, господи! – что же это за жизнь такая, каторжная! Хоть в петлю от нее лезь! Мало того, что нужду тянешь, колотишься как рыба об лед – тебе еще и новая беда!.. И что же это за люди такие, что за собаки бешеные – нет на них погибели! Куда пойти, где голову преклонить?.. Мужик там с фашистами воюет, а здесь вот он, свой фашист, в твоем же доме готов тебе душу вытрясти!..»
Спаслись они от Халина нежданно-негаданно. Тому вдруг пришла повестка, на этот раз окончательная. Довелось им только пережить напоследок прощание с ним.
Халин ввалился поздно вечером, часу, наверное, в одиннадцатом. Квартирант дядя Никифор работал в ночную смену, и мать перетрусила сначала, но потом, видя, как почти упал Халин на табурет, как гулеванисто стукнул о столешницу початой бутылкой, поняла: предстоит всего-навсего последнее «кино», и надо вытерпеть.
Тоська метнулась в комнату, однако Халин, пьяный-пьяный, а усмотрел ее. И потребовал:
– Тоська, выйдь! Не бойся – проститься пришел. Отгулял Ваня Халин… Тетка Полина! Скажи ей, пусть выйдет.
Мать зашла к Тоське, громко, чтобы слышал Халин, проговорила: «Выйди, попрощайся! Человека на фронт забирают!» – а тихо шепнула: «Да покажись ты ему, лешему! Может, скорее уберется!»
Тоська вышла. С независимым видом прислонилась к косяку: вот, мол, я – что надо?
Но Халин забыл уже, зачем звал ее. Ему сейчас не Тоська нужна была, а слушатели, компания.
– Тетка Полина! – кричал он, расплескивая из стакана водку. – Ты знаешь, как меня одноногий ломал?! Ух, он меня ломал, змей!.. Только Халин не такой! С Халина – где сядешь, там и слезешь!..
Одноногим он звал райвоенкома капитана Пырина. Ногу Пырин потерял еще на финской войне и с тех пор ходил на деревянном протезе. Халина, по его словам, военком вызывал будто бы аж три раза. Все уговаривал его пойти ротным командиром. Недобор, говорил Халин, был у Пырина по комсоставу. Халин же стоял на своем: не пойду, и точка. Рядовым берите, а командиром не пойду. Довольный собой, Халин все толокся на этом месте – и слова, которыми он будто бы отбривал райвоенкома, становились с каждым разом все смелее, куражливее: «А я грю – хрен тебе, не рукавицы!.. Скачи, грю, сам… на деревяшке… Командуй – левой-правой!..»
Временами он терял нить рассказа, мгновенно совея, неверной рукой вытаскивал из кармана полушубка горсть красных тридцаток и бормотал:
– Тетк Плин… дуй! Дуй за вином… Одна нога здесь, другая – там.
– Да куда ж тебе еще-то? Вон, гляди, эту не допил, – напоминала мать.
– А-а-а! – вскидывался Халин. – Верна!.. Верна, тетка Полина! – И лил из бутылки – что в стакан, а что мимо.
Да… про военкома. Он наконец остервенился («Довел я его, падлу!» – ржал Халин), швырком сбросил на пол халинские документы, сказал: «Пошел к такой матери!» А когда Халин нагнулся собрать бумаги, военком выскочил из-за стола и так долбанул его деревянной ногой в гузно, что он вылетел из кабинета, головой открыв дверь.
Стыдную историю эту Халин рассказывал теперь, ничуть не стесняясь, даже не понимая, видать, срамоты ее и унизительности для себя.
Колыхалось пламя короткой свечи, шевелилась на стене огромная уродливая тень Халина, лицо его, неровно освещенное, с провалами и буграми, с черным, распахнутым в смехе ртом, было страшным. У Тоськи мутилось в голове. Ей казалось, что это не человек сидит вовсе, а упырь какой-то, жуть лесная.
Кое-как мать выпроводила Халина, запихнув ему в карман рассыпанные деньги и придавив их сверху недоконченной бутылкой.
Потом они, до прихода дяди Никифора, просидели на кровати, прижавшись друг к другу. Мать не стала рассказывать Тоське про угрозу Халина. Решила, ни к чему теперь.
Да и слов таких, какими не стыдно было бы объяснить это дочери, у нее не имелось.
А Халина утром подобрали возле железнодорожного переезда. Видать, водка догнала его дорогой – он запнулся о рельсы, упал и так заснул. Говорили, что на Халина удивлялись врачи – как он не замерз до смерти: хотя была еще осень, середина ноября, мороз стоял градусов под тридцать. Ему только отняли кисти обеих рук. Халин потерял где-то рукавицы, и голые пальцы его застыли до того, что ломались, как спички.
Ознакомительная версия. Доступно 31 страниц из 155
